переплет! Как бы там ни было, теперь берег чист, так что гляди в оба. — Фигура достала из-под плаща веревочную лестницу, которую поэт принялся тащить вверх.
ЧИТАТЕЛЬ! Осмелишься ли ты еще раз войти в пещеру великого чародея? Если сердце твое не преисполнено отваги, воздержись: не читай дальше. Высоко в воздухе висели силуэты двух черных кошек; между ними была сова, сидящая на омерзительной гадюке, которая парила в полумраке сама по себе. Пауки ползали по длинным седым волосам великого астролога, когда он писал золотыми буквами ужасное заклинание на волшебном свитке, свисавшем изо рта смертельно ядовитой гадюки. Странная фигура, похожая на оживленную картофелину с руками и ногами, зависла над волшебным свитком и, похоже, читала слова вверх тормашками. Чу! Пронзительный крик прокатился по пещере от стены к стене, пока не затих в ее каменных сводах. Ужас! И все-таки сердце чародея не дрогнуло, только мизинец слегка дернулся три раза, и один из его седых волосков поднялся из копны волос, выпрямившись от страха; еще один последовал бы его примеру, но на нем висел паук, и волосок остался на месте. Вспышка таинственного света, черного, как самое черное-черное дерево, теперь заполнила всю пещеру, и в его мгновенном проблеске видно было, как сова моргнула один раз. Мрачное знамение! Не зашипела ли поддерживающая ее змея? О нет! Это было бы слишком ужасно! В глубокой мертвой тишине, которая последовала за этим волнующим событием, был отчетливо различим одинокий чих, который издала левая кошка. Отчетливо. Теперь чародей и впрямь задрожал. — Мрачные духи бездонной бездны! — пробормотал он таким запинающимся голосом, словно его старческие конечности вот-вот ему откажут. — Я не звал тебя: почему же ты явилась? И картофелина ответила ему глухим голосом: — Ты звал! — И наступила тишина. Чародей в ужасе отшатнулся. Что! Чтобы тебе бросила вызов какая-то картошка! Ни за что! Он в тоске ударил кулаком в немощную грудь и затем, собравшись с силами, закричал: — Попробуй вымолвить еще хоть слово, и я тебя сразу же сварю! — Наступила зловещая пауза, длинная, неясная и загадочная. Что же будет? Картофелина громко всхлипнула, и было слышно, как ее крупные льющиеся струями слезы тяжело хлюпают о каменистый пол. Затем медленно, отчетливо и жутко прозвучали ужасные слова: «Гобно стродгол елок слаболго!» и затем низкий шипящий шепот: «Пора!» — Загадка! Страшная загадка! — простонал охваченный ужасом астролог. — Русский боевой клич! О Слогдог! Слогдог! Что же ты наделал? — Он стоял, замерев в ожидании, трепеща; но его ухо не улавливало ни звука; ничего, кроме беспрестанной капели далекого водопада. Наконец какой-то голос произнес: «Сейчас», и сразу же правая кошка с тяжелым глухим звуком свалилась на землю. Потом появился Ужасный Силуэт, неясно маячивший в темноте: он приготовился заговорить, но всеобщий крик «штопоры!» эхом пронесся по пещере, три голоса одновременно закричали «да!», и воссиял свет. Слепящий свет, такой сильный, что чародей, содрогнувшись, закрыл глаза и сказал: — Это сон, о, значит, я могу в любой момент проснуться! — Он поднял голову, и пещера, Силуэт, кошки — все исчезло: перед ним не осталось ничего, кроме волшебного свитка и пера, палочки красного сургуча и зажженной восковой свечи. — Августейшая картофелина! — пробормотал он. — Я повинуюсь твоему могущественному голосу. — Затем, запечатывая сургучом таинственный свиток, он позвал посыльного и наказал ему: — Поспеши, если тебе дорога жизнь, гонец! Поспеши! поспеши! если дорога жизнь, гонец! поспеши! — были последние слова, эхо которых испуганный посыльный слышал в своих ушах, пуская коня во весь опор. После чего, испустив тяжелый вздох, великий чародей вернулся в мрачную пещеру, глухо бормоча: — А теперь займемся жабой!
— Ш-ш! Тихо! Барон почивает! — Двое, шаркая ногами, пытаются сдвинуть с места железный ящик. Он очень тяжел, и у них дрожат колени, частично из-за тяжести, отчасти от страха. Барон храпит, и они оба вздрагивают; ящик грохает об пол, нельзя терять ни секунды, они поспешно покидают комнату. Трудно, очень трудно было вытащить ящик из окна, но в конце концов это им удалось, хотя при этом им не удалось избежать шума, которого хватило бы, чтобы разбудить десять обычных спящих людей: к счастью для них, барон был необычным спящим. На безопасном расстоянии от замка они поставили ящик и начали взламывать крышку. Четыре изнурительных часа мистер Мильтон Смит и его таинственный спутник в поте лица трудились над ящиком: на восходе солнца крышка наконец подалась и слетела, производя грохот, который был хуже взрыва пятидесяти пороховых погребов и был слышен на многие мили окрест. От этого звука барон соскочил со своего ложа и чрезвычайно взбешенно зазвонил в колокольчик; снизу прибежал испуганный слуга, который впоследствии дрожащим голосом поведал своим товарищам, что «Его Честь был явно расстроен и гонялся за мной с кочергой в еще более дикой ярости, чем обычно!». Но вернемся к нашим двум авантюристам: как только они очнулись от обморока, в котором они очутились вследствие взрыва, то немедля приступили к изучению содержимого ящика. Заглянув внутрь, мистер М. Смит глубоко вздохнул и вскричал: — Ну вот! Чтоб меня! — Ну вот! Чтоб вас! — сердито повторил второй. — Какой прок продолжать таким образом? Просто скажите, что в ящике, и не стройте из себя осла!.. — Мой дорогой друг! — перебил поэт. — Я клянусь честью... — Да я и двух пенсов не дал бы за вашу честь! — парировал его приятель, в бешенстве выдирая вокруг себя пригоршни травы. — Дайте мне то, что лежит в ящике, это гораздо ценнее. — Да, но вы не хотите меня выслушать, а я как раз собирался вам сообщить, что в ящике вообще ничего нет, кроме какой-то трости! И это факт; если вы мне не верите, подойдите и посмотрите сами! — Не смейте мне это говорить! — закричал его спутник, вскакивая на ноги; все летаргическое оцепенение спало с него в мгновение ока. — Наверняка там не только трость! — Я же говорю вам, только трость! — довольно угрюмо повторил поэт, вытягиваясь на траве. Однако второй самолично перевернул ящик и осмотрел его со всех сторон, прежде чем убедился, что в нем больше ничего нет, после чего, небрежно вращая указательным пальцем трость, начал: — Я полагаю, нет смысла нести барону Маггзвигу это? Это было бы совершенно бессмысленно. — Ну, я не знаю, — с некоторым сомнением отвечал поэт, — может, и не совершенно... он ведь не сказал, что надеялся там най... — Я это знаю, осел! — нетерпеливо перебил его второй.
Глава пятая
ЧИТАТЕЛЬ! Осмелишься ли ты еще раз войти в пещеру великого чародея? Если сердце твое не преисполнено отваги, воздержись: не читай дальше. Высоко в воздухе висели силуэты двух черных кошек; между ними была сова, сидящая на омерзительной гадюке, которая парила в полумраке сама по себе. Пауки ползали по длинным седым волосам великого астролога, когда он писал золотыми буквами ужасное заклинание на волшебном свитке, свисавшем изо рта смертельно ядовитой гадюки. Странная фигура, похожая на оживленную картофелину с руками и ногами, зависла над волшебным свитком и, похоже, читала слова вверх тормашками. Чу! Пронзительный крик прокатился по пещере от стены к стене, пока не затих в ее каменных сводах. Ужас! И все-таки сердце чародея не дрогнуло, только мизинец слегка дернулся три раза, и один из его седых волосков поднялся из копны волос, выпрямившись от страха; еще один последовал бы его примеру, но на нем висел паук, и волосок остался на месте. Вспышка таинственного света, черного, как самое черное-черное дерево, теперь заполнила всю пещеру, и в его мгновенном проблеске видно было, как сова моргнула один раз. Мрачное знамение! Не зашипела ли поддерживающая ее змея? О нет! Это было бы слишком ужасно! В глубокой мертвой тишине, которая последовала за этим волнующим событием, был отчетливо различим одинокий чих, который издала левая кошка. Отчетливо. Теперь чародей и впрямь задрожал. — Мрачные духи бездонной бездны! — пробормотал он таким запинающимся голосом, словно его старческие конечности вот-вот ему откажут. — Я не звал тебя: почему же ты явилась? И картофелина ответила ему глухим голосом: — Ты звал! — И наступила тишина. Чародей в ужасе отшатнулся. Что! Чтобы тебе бросила вызов какая-то картошка! Ни за что! Он в тоске ударил кулаком в немощную грудь и затем, собравшись с силами, закричал: — Попробуй вымолвить еще хоть слово, и я тебя сразу же сварю! — Наступила зловещая пауза, длинная, неясная и загадочная. Что же будет? Картофелина громко всхлипнула, и было слышно, как ее крупные льющиеся струями слезы тяжело хлюпают о каменистый пол. Затем медленно, отчетливо и жутко прозвучали ужасные слова: «Гобно стродгол елок слаболго!» и затем низкий шипящий шепот: «Пора!» — Загадка! Страшная загадка! — простонал охваченный ужасом астролог. — Русский боевой клич! О Слогдог! Слогдог! Что же ты наделал? — Он стоял, замерев в ожидании, трепеща; но его ухо не улавливало ни звука; ничего, кроме беспрестанной капели далекого водопада. Наконец какой-то голос произнес: «Сейчас», и сразу же правая кошка с тяжелым глухим звуком свалилась на землю. Потом появился Ужасный Силуэт, неясно маячивший в темноте: он приготовился заговорить, но всеобщий крик «штопоры!» эхом пронесся по пещере, три голоса одновременно закричали «да!», и воссиял свет. Слепящий свет, такой сильный, что чародей, содрогнувшись, закрыл глаза и сказал: — Это сон, о, значит, я могу в любой момент проснуться! — Он поднял голову, и пещера, Силуэт, кошки — все исчезло: перед ним не осталось ничего, кроме волшебного свитка и пера, палочки красного сургуча и зажженной восковой свечи. — Августейшая картофелина! — пробормотал он. — Я повинуюсь твоему могущественному голосу. — Затем, запечатывая сургучом таинственный свиток, он позвал посыльного и наказал ему: — Поспеши, если тебе дорога жизнь, гонец! Поспеши! поспеши! если дорога жизнь, гонец! поспеши! — были последние слова, эхо которых испуганный посыльный слышал в своих ушах, пуская коня во весь опор. После чего, испустив тяжелый вздох, великий чародей вернулся в мрачную пещеру, глухо бормоча: — А теперь займемся жабой!
Глава шестая
— Ш-ш! Тихо! Барон почивает! — Двое, шаркая ногами, пытаются сдвинуть с места железный ящик. Он очень тяжел, и у них дрожат колени, частично из-за тяжести, отчасти от страха. Барон храпит, и они оба вздрагивают; ящик грохает об пол, нельзя терять ни секунды, они поспешно покидают комнату. Трудно, очень трудно было вытащить ящик из окна, но в конце концов это им удалось, хотя при этом им не удалось избежать шума, которого хватило бы, чтобы разбудить десять обычных спящих людей: к счастью для них, барон был необычным спящим. На безопасном расстоянии от замка они поставили ящик и начали взламывать крышку. Четыре изнурительных часа мистер Мильтон Смит и его таинственный спутник в поте лица трудились над ящиком: на восходе солнца крышка наконец подалась и слетела, производя грохот, который был хуже взрыва пятидесяти пороховых погребов и был слышен на многие мили окрест. От этого звука барон соскочил со своего ложа и чрезвычайно взбешенно зазвонил в колокольчик; снизу прибежал испуганный слуга, который впоследствии дрожащим голосом поведал своим товарищам, что «Его Честь был явно расстроен и гонялся за мной с кочергой в еще более дикой ярости, чем обычно!». Но вернемся к нашим двум авантюристам: как только они очнулись от обморока, в котором они очутились вследствие взрыва, то немедля приступили к изучению содержимого ящика. Заглянув внутрь, мистер М. Смит глубоко вздохнул и вскричал: — Ну вот! Чтоб меня! — Ну вот! Чтоб вас! — сердито повторил второй. — Какой прок продолжать таким образом? Просто скажите, что в ящике, и не стройте из себя осла!.. — Мой дорогой друг! — перебил поэт. — Я клянусь честью... — Да я и двух пенсов не дал бы за вашу честь! — парировал его приятель, в бешенстве выдирая вокруг себя пригоршни травы. — Дайте мне то, что лежит в ящике, это гораздо ценнее. — Да, но вы не хотите меня выслушать, а я как раз собирался вам сообщить, что в ящике вообще ничего нет, кроме какой-то трости! И это факт; если вы мне не верите, подойдите и посмотрите сами! — Не смейте мне это говорить! — закричал его спутник, вскакивая на ноги; все летаргическое оцепенение спало с него в мгновение ока. — Наверняка там не только трость! — Я же говорю вам, только трость! — довольно угрюмо повторил поэт, вытягиваясь на траве. Однако второй самолично перевернул ящик и осмотрел его со всех сторон, прежде чем убедился, что в нем больше ничего нет, после чего, небрежно вращая указательным пальцем трость, начал: — Я полагаю, нет смысла нести барону Маггзвигу это? Это было бы совершенно бессмысленно. — Ну, я не знаю, — с некоторым сомнением отвечал поэт, — может, и не совершенно... он ведь не сказал, что надеялся там най... — Я это знаю, осел! — нетерпеливо перебил его второй.