кроватью? Когда я включил свет, то решил, было, что нахожусь в Париже.

— В том-то весь и замысел. Этот плакат я когда-то привез Афине, и она повесила его прямо над кроватью, чтобы, просыпаясь по утрам, ей казалось, будто она в Париже. Этот город был ее большой мечтой, но она умерла, так его и не увидев.

— Сказал бы ей, что нет в нем ничего особенного, не считая туристов. Таскают их туда-сюда с левого берега на правый и с правого на левый, водят по галереям и площадям, а под видом изысканной французской кухни подают плохо прожаренные бифштексы, какие подаются во всем мире.

— …И жареную картошку на гарнир.

— А мы сейчас разве не то же самое едим? Тоже мне «французская кухня»!.. Париж… Ты только вспомни, как у них по улицам машины ездят и как водители собачатся друг с другом. Настоящий бедлам. А полицейские! Не знаю, есть ли на свете более придирчивые типы, чем французские полицейские!.. Мало того что остановят ни за что ни про что, так еще целую нотацию прочитают на тему прав пешехода и обязанностей водителя, мудро умозаключив, что в своей стране вы, господин, можете ездить, как пожелаете, а у нас, в Париже, будьте добры изучить наши правила дорожного движения и строго их соблюдать…

— И мне случалось выслушивать подобные проповеди, — кивает Борислав. — Только Афину, браток, не интересовали французские полицейские, и когда она мечтала о Париже, то вряд ли думала о бифштексах и о бардаке на дорогах.

Замолкаю, понимая, что моя попытка отвлечь его от неприятных воспоминаний не удалась. Он тоже погружается в молчание. Курит сосредоточенно, словно процесс курения требует особой собранности, и в кухне воцаряется мертвая тишина, нарушаемая лишь стуком капель о мойку, которыми сломанный кран отсчитывает уходящее время.

Афина, если я забыл упомянуть, — его покойная жена.

— Тебе не кажется, что этот сломанный кран действует, как та излюбленная китайцами пытка? — спрашиваю, чтобы нарушить молчание.

— Напротив. Он напоминает мне, что жизнь продолжается. С нами или без нас.

И добавляет:

— Завтра починю. Сейчас спать хочется.

Не спать ему хочется. Тут другое. Но я не в состоянии ему помочь.

— Мне надо съездить за своей машиной, — замечаю спустя несколько дней за завтраком.

— Не надо, — говорит Борислав. — Когда будет надо, они сами тебе сообщат.

— А если не сообщат?

— Тогда заберут тебя.

Завтрак состоит из кофе в огромных дозах и жареного хлеба, почти такого же черного, как кофе.

— Позавчера я подумал, что ты случайно пережарил хлеб, но сейчас понимаю, что ты это делаешь намеренно.

— Говорят, он так полезнее. В аптеке даже продают готовый уголь.

— Почему ты думаешь, что меня могут забрать? — возвращаюсь к прежней теме.

— А зачем, по-твоему, они оставили у себя твою машину? На кой черт им эта рухлядь?

— Откуда мне знать. Наверное, надеялись что-нибудь найти в ней.

— А ты, конечно, уверен, что ничего компрометирующего в ней найти нельзя?

— Уверен.

— Вот поэтому ты и спокоен. И тебе даже в голову не приходит, что, если они не найдут в твоей машине того, что ищут, они сами это что-то могут туда подложить. После чего без труда найдут.

— Но так не делается. Потребуются свидетели.

— Свидетелей — пруд пруди. Все нелепости в судах доказываются с помощью свидетелей.

— И к чему вся эта операция?

— Это станет понятно потом, когда уже будет поздно. В любом случае они не случайно занялись этой старой рухлядью, особенно учитывая личность ее владельца.

— Потому, что и ее владелец — старая рухлядь.

— Потому, что им слишком хорошо известно, кто ты.

Закуриваю и несколько раз затягиваюсь ароматным дымом, чтобы разогнать остатки сна. Мне снилось, что… Чего только не приснится человеку, достигшему моего возраста…

— Хорошо, Борислав, не буду забирать машину. Но дай мне хоть что-то делать по дому. Мне совестно смотреть, как ты занимаешься всей домашней работой.

— Исключено. Это мое хобби. И успокойся: с завтрашнего дня я не буду пережаривать хлеб.

Борислав учит меня ждать, будто не знает, что я настоящий чемпион по ожиданию. Незаменимая тактика. Надо только знать, когда и как ею пользоваться. Как сказано или, может быть, не сказано в Библии: есть время ожидать и есть время действовать. Проходит всего несколько дней, и мне дается знак, что мое терпение вознаградится: я получаю повестку.

Повестка у меня на восемь утра. Прихожу за пять минут до назначенного часа. Одна из дверей приемной открыта в помещение, где, судя по запаху, работает машина для эспрессо. Проходит четверть часа, однако меня не приглашают. Вместо этого в двери показывается молодая женщина и любезно спрашивает:

— Желаете кофе?

— Не откажусь, если ожидание грозит затянуться.

Кофе казенный, сиречь скверный. Еще более скверно то, что я продолжаю без толку торчать в приемной. Наконец по лестнице спускается полицейский и сопровождает меня наверх. Человек, который встречает меня в небольшом кабинете, высок, молод и внешне приятен. Боюсь только, что внешность — единственное приятное в нем.

— Простите, что заставил вас немного подождать, но так уж у нас водится, — сообщает он мне в форме извинения и указывает на стул. Молча сажусь и устремляю терпеливый взгляд на хозяина кабинета. Почувствовав, что я настроен не слишком дружелюбно, и явно желая умягчить меня, он замечает: — Наверное, незачем говорить, что мне известно, кто вы. Кое для кого из моих младших коллег вы настоящая легенда.

— Не стоит преувеличивать.

Моя невинная реплика остужает порыв его благорасположения.

— Понимаю вашу скромность, — кивает он. — И разделяю ее. Могу себе представить, как люди, подобные вам, огорчаются, столкнувшись с человеком, не верящим ни в какие легенды.

— Назначив на восемь и приняв в девять, вы, я смотрю, приготовили для меня интересную тему для беседы.

— Тема другая, и вам это известно. Речь идет о ваших взаимоотношениях с гражданином Валентином Зарковым. Какого характера были эти взаимоотношения?

— Служебного.

— Точнее?

— Такие, как, к примеру, у нас с вами в данный момент: вы спрашиваете — я отвечаю. Только в случае с Зарковым было наоборот: спрашивал я.

— В общем, беседовали, — обобщает хозяин кабинета.

— Можно сказать и так.

— А под каким углом в этих беседах обсуждалась тема наркотиков?

— Я ведь вам уже объяснил: я спрашивал, а он отвечал. Поскольку специалистом по наркотикам был он, а не я.

— Дело в том, что Зарков утверждает обратное. По его словам, все его действия координировались известной секретной службой и конкретно лично вами.

— Вполне естественно,