ли, у него семья плохая. Тут, как говорит наша математичка, все почувствуют свою вину… Прикрепят кого-нибудь из общественников. Устроят на завод… Так будет, если мы поведем себя правильно. П р а в и л ь н о!» Василий Петрович с тревогой посмотрел на Лялю Матвеевну: «Возьмет да скажет на суде, поддавшись настроению, что просмотрели ребят, или начнет сложничать, что еще хуже. Пойдут комиссии одна за одной. Работать не дадут… Эх, Ляля Матвеевна, сколько же можно быть ребенком?..»
Обломок кирпича с треском проломил лобовое стекло, и от черной пробоины, словно ноги гигантского паука, обхватившего кабину, разбежались извилистые трещины, и весь кузов загудел, застонал под градом ударов. — Вас же будут судить, дурачье! — пригнувшись, выкрикнул шофер. Но его никто не слышал. Мальчишки били машину кирпичами до тех пор, пока вспышка бешеного гнева не угасла; опомнившись, они расхватали портфели и разбежались. — Красота! — стряхнув с пиджака красные коричневые крошки, шофер, словно любуясь, осмотрел изуродованную машину; в состоянии нервного подъема (сказывалась только что пережитая опасность) он, похлопывая ладонью по капоту, заглянул в пустые глазницы фар. — Красота! — открыл дверцу кабины и рукавом аккуратно смел с сиденья осколки стекла. — Полезай! — мужчина с рассеченной бровью угрюмо подтолкнул Толю Никишина к кабине; тяжело опустился рядом с ним на потертое сиденье и поставил винтовку между ног. — Я с ним!.. Шофер обернулся на голос — с мальчишеским вызовом, уперев руки в бока, перед ним стоял Саша Батов, вывалявшийся в пыли, с грязными разводами на лице; к его коленке прилипла картофельная очистка. — Места нету, а то бы взяли! — еще не остывший, жестко обронил шофер; щуплый, сутулый, он был похож на высохший стручок гороха; его рука все еще напряженно сжимала заводную ручку; подросток, еле стоявший на ногах, был неопасен, и, как бывает с победителями, понимающими, что одержали неравную, почти пустяковую победу, шофер устыдился ее и, стараясь оправдаться, выговорил Саше: — Мы тут по вызову. Они же малышню могут покусать. Соображать надо! Саша, покачиваясь, молчал и смотрел не на шофера, а куда-то сквозь него. — Вон уехали, а собак побросали! — мрачно сказал из кабины мужчина и дулом винтовки показал на возвышавшиеся невдалеке серые коробки новых девятиэтажных домов. — Тоже мне, хозяева!.. А мы что? Мы на службе, понимать надо, дурачье! — Я с ним, — тихо повторил Саша. И это его упрямство, становившееся прямым укором, обозлило шофера; он швырнул заводную ручку в кабину и подумал, что не будь «таких», день бы у него прошел совсем гладко, сейчас бы он стоял уже в очереди в столовой, а потом бы заскочил к знакомому скорняку, покупавшему собачьи шкурки по сходной цене, поскольку даже шапки из кролика стали дефицитом. — Я… — только Саша открыл рот, как шофер грубо отрезал: — Тебе сказали: некуда! — И, поддаваясь приступу желчи, он широким жестом показал на зияющую дверцу в середине кузова: — Раз уж тебе так охота, полезай… Саше показалось, что в ноздри впился приторно-сладкий запах остывающих трупов, которыми была набита машина; от ужаса и отвращения у него закружилась голова, мучительные спазмы сдавили горло, и его стошнило. — Тьфу, недоносок! — гадливо сплюнул шофер и, вскочив в кабину, ружейно хлопнул помятой дверцей. Едва машина тронулась, Саша, шатаясь, побежал за ней.
— …По-моему, их неучастие в общественной жизни, если мы тонко укажем на это, — слегка порозовевшая от волнения, говорила Людмила Михайловна, — суд может учесть даже как смягчающее обстоятельство. А в остальном я согласна с Арнольдом Борисовичем. — Как хотите, но если такое решение будет принято, я свое мнение изложу письменно. После суда пойдут комиссии, они этим заинтересуются. — Последнее Анна Денисовна сказала только для директора. — А что нового скажете вы о Батове и Никишине? — осторожно поинтересовался Василий Петрович. Учительница математики проработала в школе больше двадцати лет. Ей несколько раз предлагали место завуча и даже директора в соседней школе. «Я — математик, а уж если пошла бы в директора, то лучше на какую-нибудь маленькую фабрику. Там за выполнение плана хоть премию дают!» — обычно с шуткой, но твердо отказывалась Анна Денисовна. — Вы требуете новое, а я повторю то, что всем давно известно: ребят в обиду не дам! — Она вытащила из-под стола сумку с продуктами и поставила перед собой, давая тем самым понять, что игнорирует педсовет. — Наши ученики совершили уголовное преступление, а мы строим из себя этаких покровителей. А что бы говорил каждый из нас, окажись он на месте того человека, которого Никишин ударил по лицу?! — Досадуя на прорвавшуюся горячность, Василий Петрович понизил голос: — Добренькими быть проще, чем справедливыми… В учительской наступила тишина, и было отчетливо слышно, как трется о стекло ветка клена с уцелевшим, еще наполовину зеленым листком.
1984
Обломок кирпича с треском проломил лобовое стекло, и от черной пробоины, словно ноги гигантского паука, обхватившего кабину, разбежались извилистые трещины, и весь кузов загудел, застонал под градом ударов. — Вас же будут судить, дурачье! — пригнувшись, выкрикнул шофер. Но его никто не слышал. Мальчишки били машину кирпичами до тех пор, пока вспышка бешеного гнева не угасла; опомнившись, они расхватали портфели и разбежались. — Красота! — стряхнув с пиджака красные коричневые крошки, шофер, словно любуясь, осмотрел изуродованную машину; в состоянии нервного подъема (сказывалась только что пережитая опасность) он, похлопывая ладонью по капоту, заглянул в пустые глазницы фар. — Красота! — открыл дверцу кабины и рукавом аккуратно смел с сиденья осколки стекла. — Полезай! — мужчина с рассеченной бровью угрюмо подтолкнул Толю Никишина к кабине; тяжело опустился рядом с ним на потертое сиденье и поставил винтовку между ног. — Я с ним!.. Шофер обернулся на голос — с мальчишеским вызовом, уперев руки в бока, перед ним стоял Саша Батов, вывалявшийся в пыли, с грязными разводами на лице; к его коленке прилипла картофельная очистка. — Места нету, а то бы взяли! — еще не остывший, жестко обронил шофер; щуплый, сутулый, он был похож на высохший стручок гороха; его рука все еще напряженно сжимала заводную ручку; подросток, еле стоявший на ногах, был неопасен, и, как бывает с победителями, понимающими, что одержали неравную, почти пустяковую победу, шофер устыдился ее и, стараясь оправдаться, выговорил Саше: — Мы тут по вызову. Они же малышню могут покусать. Соображать надо! Саша, покачиваясь, молчал и смотрел не на шофера, а куда-то сквозь него. — Вон уехали, а собак побросали! — мрачно сказал из кабины мужчина и дулом винтовки показал на возвышавшиеся невдалеке серые коробки новых девятиэтажных домов. — Тоже мне, хозяева!.. А мы что? Мы на службе, понимать надо, дурачье! — Я с ним, — тихо повторил Саша. И это его упрямство, становившееся прямым укором, обозлило шофера; он швырнул заводную ручку в кабину и подумал, что не будь «таких», день бы у него прошел совсем гладко, сейчас бы он стоял уже в очереди в столовой, а потом бы заскочил к знакомому скорняку, покупавшему собачьи шкурки по сходной цене, поскольку даже шапки из кролика стали дефицитом. — Я… — только Саша открыл рот, как шофер грубо отрезал: — Тебе сказали: некуда! — И, поддаваясь приступу желчи, он широким жестом показал на зияющую дверцу в середине кузова: — Раз уж тебе так охота, полезай… Саше показалось, что в ноздри впился приторно-сладкий запах остывающих трупов, которыми была набита машина; от ужаса и отвращения у него закружилась голова, мучительные спазмы сдавили горло, и его стошнило. — Тьфу, недоносок! — гадливо сплюнул шофер и, вскочив в кабину, ружейно хлопнул помятой дверцей. Едва машина тронулась, Саша, шатаясь, побежал за ней.
— …По-моему, их неучастие в общественной жизни, если мы тонко укажем на это, — слегка порозовевшая от волнения, говорила Людмила Михайловна, — суд может учесть даже как смягчающее обстоятельство. А в остальном я согласна с Арнольдом Борисовичем. — Как хотите, но если такое решение будет принято, я свое мнение изложу письменно. После суда пойдут комиссии, они этим заинтересуются. — Последнее Анна Денисовна сказала только для директора. — А что нового скажете вы о Батове и Никишине? — осторожно поинтересовался Василий Петрович. Учительница математики проработала в школе больше двадцати лет. Ей несколько раз предлагали место завуча и даже директора в соседней школе. «Я — математик, а уж если пошла бы в директора, то лучше на какую-нибудь маленькую фабрику. Там за выполнение плана хоть премию дают!» — обычно с шуткой, но твердо отказывалась Анна Денисовна. — Вы требуете новое, а я повторю то, что всем давно известно: ребят в обиду не дам! — Она вытащила из-под стола сумку с продуктами и поставила перед собой, давая тем самым понять, что игнорирует педсовет. — Наши ученики совершили уголовное преступление, а мы строим из себя этаких покровителей. А что бы говорил каждый из нас, окажись он на месте того человека, которого Никишин ударил по лицу?! — Досадуя на прорвавшуюся горячность, Василий Петрович понизил голос: — Добренькими быть проще, чем справедливыми… В учительской наступила тишина, и было отчетливо слышно, как трется о стекло ветка клена с уцелевшим, еще наполовину зеленым листком.
1984
