могут пожухнуть через триста или даже двести лет.

Вот тут-то я и понял, в чем заключается разница в оценке моего творчества между местным народом и российским.

Нет, я, конечно же, не хочу сказать, что местный русский читатель вежливее российского. Нет, нет и нет. Дело совсем в другом. Просто российский читатель гораздо откровеннее и прямодушнее. И это, конечно, мы можем утверждать абсолютно без всяких сомнений. А поскольку я всегда относился к такой черте характера, как прямота, с большой симпатией и удивлением, то я и решил, что буду публиковать свою книгу именно в России.

Вот что еще. Последнее время мне стали задавать много вопросов о моих персонажах. Кто такой Илья, который, как получается, живет со мной в одном городе? Кто такие там все время фигурируют Галка, Любка и вообще? И я всем говорю еще и еще раз: все персонажи, особенно женские, это чистой воды авторский вымысел и ничего более.

А еще я могу вам теперь признаться, что я очень боялся вот чего. У меня где-то в моих рассказах проскочило одно очень неприличное слово. Ну все, конечно, знают, как я не люблю всякие такие грубые слова. И те, кто был у нас дома, в Миллбурне, видели, что я даже табличку такую предупреждающую к дверям приколотил. А тут вот проскочило это слово и все. Как оно проскочило, я просто ума не приложу. И ничего, конечно, теперь с этим поделать я уже не могу. И я только думал, что меня за это ругать будут. Но оказалось, что зря боялся. Никто и не думал ругать. И даже все знакомые мне мамаши своим детям давали читать мое творчество. И ничего.

А как-то субботним вечером, когда мы собрались у нас в доме, кто-то из наших вдруг сказал мне: “А прочитай-ка нам свой рассказ про стоп-кран”.

Ну, я и стал читать. Ну вы, конечно, уже знаете:

“А в прошлый раз я прибежал к поезду, когда он уже тронулся. И я бежал за ним с выпученными глазами. Ребята заметили меня и бросились в тамбур. И я видел, как кто-то уже теснил проводника от дверей. В одной руке у меня было три пустых фляги, а в другой – одна, но наполовину с медом. И я пытался на ходу забросить их в открытую дверь вагона. И та, которая была с медом, каким-то чудом упала вниз, под вагон. И я закричал что-то. И все закричали. И какой-то пассажир, не из наших, с испугу рванул стоп-кран”.

С тех пор народ часто просит меня об этом самом стоп-кране почитать. И мне, конечно, это все очень приятно. И я приношу свои благодарности тем, кому мои рассказы нравятся, и мои извинения тем, кому они не по душе.

Слава Бродский

Миллбурн, 2003

Часть первая

М о с к в а

Кто пьян, кто трезв. Кто трезв, кто пьян.

Кто спит, а кто не спит.

А где ж наш славный капитан?

Он в стельку пьян лежит.

 

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – играет пианино.

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – танцует дурачина.

 

Он пил и правил. Был для всех

И Богом, и судьей.

Но только в том имел успех,

Что стал большой свиньей.

 

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – лихая матерщина.

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – отборная рванина.

 

Все изменял на корабле

Наш доблестный герой.

И вот глухого на руле

Уже сменил слепой.

 

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – какая молодчина.

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – немытая скотина.

 

И сам не смог бы на вопрос

Ответить, почему

Он дергал всех с кормы на нос

И с носа на корму.

 

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – тяжелая дубина.

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – нелегкая судьбина.

 

Какой уж день, какой уж год

Не видно берегов.

Вперед, вперед, вперед плывет

Корабль дураков.

 

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – играет пианино.

Парам-пам-пам, парам-пам-пам – бесславная кончина.

  Г л а в а   1

– Откуда ты? – спросила девушка.

– Нью-Джерси, – сказал я.

– Нет, – сказала девушка, – я имею в виду... мне нравится твой акцент.

– А-а, – сказал я, – я из России.

– О, я знаю, это где-то около Германии. Да?

– Да, очень близко. Мы даже воевали с ними.

– Ты тоже?

– Нет, это было давно. Мой отец, – сказал я, – он был героем войны.

– Много ваших было убито в той войне?

– Двадцать миллионов.

– Ты шутишь.

– Нет. Ты была в России?

– Нет, – сказала девушка. – Моя сестра была. Прошлым летом.

– Ей понравилось?

– Да, очень.

– Что же ей там понравилось? – спросил я.

– Я не помню. Она была в каком-то большом городе.

– В Москве?

– Да, наверное. Но она сказала, что больше туда не поедет. А я хочу поехать. Ты думаешь, стоит?

– Конечно, поезжай. Тебе тоже понравится.

– Ты серьезно? – спросила девушка.

– Абсолютно, – сказал я.

Первый компьютер

Москва, 26 июля 1985 года

Я знаю, что теперь мало кто любит вспоминать давние времена. Я сам не люблю. Но иногда все-таки буду делать исключения. Вот и сейчас – несколько часов из каких-то там дремучих времен.

Случилось все это в восемьдесят пятом году в Москве, летом. Я только что пришел на работу, а на моем столе уже звонил телефон. Это был мой шеф.

– Здравствуй, Илья, – сказал он.

– Доброе утро, Борис Борисыч.

– Не такое уж оно доброе, – сказал шеф. – К нам комиссия едет министерскую систему проверять. Только что Четаев звонил. Я жду тебя через пятнадцать минут.

Четаев работал у нас тогда директором института. А заодно был у них председателем. А у них уж так принято было: кто директор, тот и председатель. Или наоборот. Я уж сейчас точно и не помню.

 До Четаева работал у нас другой директор. Тот был куда как мягче. Если они там наверху придумывали что-то, то он, конечно, объявлял нам об этом, какой бы чушью оно ни было. Но сделаем мы это или не сделаем, его не особенно волновало.

А вот Четаев совсем другим человеком был. Мне один из наших, из институтских, жаловался, что раз в неделю, не реже, снился ему один и тот же сон. Сидит он якобы утром дома и завтракает. И тут у него над ухом Четаев как гаркнет: “Какой у тебя экономический эффект?” Ну и мой знакомый вскакивал весь в холодном поту. И