и понял, что чуть не впервые не первый. На средней парте в другой стороне класса сидела его… подруга, что ли? Надя, «ботаник», неординарная личность. Они с ней постоянно болтали о разных умных вещах: литература, искусство, физика, программирование. С ней было интересно, как с тем же Максом, дружба с которым успешно выдержала эти годы, в отличие от приятелей детства. И вот теперь Надя готовилась сделать что–то неправильное (это я вам как автор говорю).

— Привет, Саша! — сказала она. — Кто рано встает, тому Бог подает, так?

— И тебе привет. Да, примерно так, хотя Бога приплетать не надо.

— Прости, я говорю глупости.

— Да ладно тебе!

— Нет, правда. И собираюсь сказать еще большую глупость.

— Говори. Ты органически не способна говорить глупости, так что мне даже любопытно.

— Нет, это действительно глупо.

— Ну, не надо, а то я подумаю, что ты ломаешься.

— Да думай, что хочешь, — почти огрызнулась она. — Люблю я тебя, вот что, — выдохнула она. И совсем не в тему добавила: — Такие дела.

Впервые в Сашиной жизни его логика, жизненный опыт и прочитанные книги изменили ему. Говорить «Я тебя тоже» было бы ложью, как было бы ложью и обратное.

— И что мы с этим делать будем? — вырвалось у него.

— Не знаю, — призналась она. — Жить, наверное. А ты… — Она очень хотела и очень боялась задать заветный вопрос.

— Тебе так уж нужен этот ответ? — спросил Саша с улыбкой.

На этом мы их, пожалуй, и оставим. Теперь надо, наверно, сказать что–нибудь о Шуре.

Прошло, как мы знаем, девять лет. Шуре, стало быть, двадцать шесть. Он окончил Бауманку, его тут же «с руками оторвала» какая–то молодая, но динамично развивающаяся фирма по разработке программного обеспечения, и вот уже несколько лет он работает на нее. То есть как — работает? Пишет, что скажут — то кусок антивируса, то игру — то, что не выходит у остальных. Постоянно делает все в последний момент, ругаясь на себя за старые–престарые пороки. Его мозгам тихо и громко завидуют все сослуживцы. Он еще не женился — то ли он никого не нашел, то ли его никто не нашел. Все откладывает кардинальную смену образа жизни, «социализацию», как он это называет. Может статься, когда–нибудь что–нибудь изменится. Мне неизвестно.

Единственное, что доставляет ему настоящую радость — старая, со школы еще традиция совместных вылазок с Сашей. И то иногда и в это счастье закрадывается ложка дегтя — когда он слышит Сашины рассказы о школьной жизни, об олимпиадах, о Наде. Он не пускает зависть ни в сердце, ни на язык, но она потихоньку разъедает его изнутри. Он все больше убеждается, что у него толком нет будущего.

Почему я так жестока к Шуре? Потому что это не я, а жизнь, и со мной она со временем обойдется совершенно так же.