Что-то в этом роде. Простите мой дурной английский. Перевел, как сумел…

— А кто такие эти Дон и Санчо? — спросил Уилл.

— Разве вы не знаете? А ведь я, будучи в Лондоне, познакомился с господином по имени Шелтон — он трудится над переложением этой книги на английский. Впрочем, работать ему долго. Очень длинный роман.

— Роман? — повторил Бёрбедж. — Что такое роман?

— Повествование. Но не жалкий рассказик на две странички, которым английские дамы скрашивают свой досуг. Досуга-то у них хоть отбавляй, и на роман бы хватило, да у вас их не пишут. Роман — это огромная книга, вот такущая! И она еще не завершена. Кстати, автор живет неподалеку. В собственном доме. Что касается Дона и Санчо с ослом, вы увидите их завтра на арене, перед корридой.

— Коррида? — Уилл поморщился от отвращения. — Забой быков?

— Отчего же забой? Честный бой! Поединок между быком и человеком. Бык далеко не всегда погибает. Мы изобрели сложный ритуал, свели воедино митраистские и христианские традиции. Случается, и человека бык забодает, кишки ему выпустит. Значит, человек предлагает себя Богу. В жертву. А другой раз жертва — бык. Вот кому всегда достается, так это лошадям. Поэтому на корриду только старых кляч и берут. Чахлых росинантов.

— Что еще за росинанты? Вы в который раз повторяете…

— Завтра Дон Кихот будет верхом на Росинанте. Сами увидите.

— Ненавижу, когда издеваются над лошадьми, — воскликнул Уилл. — Лошадь — это продолжение человека, его часть! Все мы — кентавры. Не пойду я на вашу корриду.

— Пойдешь, Уилл, никуда не денешься, — сказал Бёрбедж. — Посланник лорда Чемберлена пересчитает нас по головам. Мы тут на службе, у нас обязанности.

— Наблюдать мучения лошадей? Я ехал в Испанию не за этим!

— В Испании случаются мучения пострашнее, — заверил его Дон Мануэль. — Инквизиция творит с еретиками такие ужасы, в сравнении с которыми выпотрошенная лошадь — ничто. Мушиная возня. Или мышиная.

— Дайте же мне ячменного отвара, — простонал Уилл. — Мне дурно.

— Пойдемте! — Дон Мануэль сочувственно улыбнулся. — Гостиницу к вашему приезду если не выскоблили дочиста, то уж точно подмели. В постельном белье практически нет блох. Отдохните с дороги. Я велю прислать вам красного вина и давленых валенсийских апельсинов. Лучшее средство от дурноты.

Пока Уилл лежал, не сдернув покрывала, на кровати, которую ему предстояло делить с Диком Бёрбеджем, а младшие члены делегации рыскали в поисках смазливых испанских мальчиков или мавританских проституток, пришел слуга графа Рэтленда и объявил о предстоящих развлечениях. Выяснилось, что вечер им надлежит провести в Большом зале университета, где состоится представление по пьесе никому не известного автора по имени Лопе де Вега, а следом будет сыграна комедия самого господина Шакспеаре. Так что времени у них в обрез: надо срочно сократить пьесу, чтобы публика не заскучала.

— Это безумие, — сказал Бёрбедж. — Часть публики не знает испанского, а остальные английского. Лучше бы устроить театр масок! Пантомиму про дружбу испанцев с англичанами. Бен, будь он с нами, тотчас придумал бы эдакую штучку. Эдакая штучка была бы очень кстати… Ну, что играем?

— Что попроще, — ответил Уилл. — Народные сцены из «Кошмаров в зимнюю ночь». А о Бене Джонсоне больше ни слова. Он бы, разумеется, придумал тебе пантомиму. Как раз к возобновлению войны, не раньше. Бен сочиняет стихи, точно кирпичи укладывает. Думает, на вершину Парнаса можно по стремянке влезть.

— Умора. Кто это сказал?

— Пока никто. И в лицо ему это говорить не стоит. Пузо у Бена, что твоя гора, но кинжал всегда наготове. Орудует им куда ловчее, чем словами.

— Если мы покажем народные сцены, испанцы решат, что мы — скоморохи сиволапые, деревенщина. Давай-ка нарядимся получше, если конечно морской воздух и соленая ванна не испортили наши костюмы. Блеснём остроумием и красноречием! Сыграем картины из благородной жизни, например, «Что угодно» или «Как вам это понравится». Хотя последнее название по нынешним временам не годится. Испанцы сочтут за намек, будто мир придется им не по вкусу.

— Полагаю, все мои комедии придутся им не по вкусу, наш юмор они вряд ли оценят. Вот что: покажем кровавые сцены из «Тита Андроника». Меня в этом их королевском городе непрерывно тошнит. Почему не ответить тем же? Пускай даже самые крепкие духом и животом испанцы проблюются сегодня вечером от ужаса и отвращения. Итак: насилие, кровь и человеческая плоть, запеченная в пироге. По крайней мере, зевать публика не будет.

С наступлением сумерек чуть посвежело, и Дон Мануэль устроил пешеходную экскурсию по городу для тех членов королевской труппы, которые не развлекались с проститутками или мальчиками и не лежали пластом от крепкого местного вина. Изволите видеть: Вальядолид стоит на реке Писуэрга в месте её слияния с Эсгевой. Все богатство этого края связано с реками: зерно, вино, оливковое масло, мед и воск доставляют по воде. Видите собор? Новехонький, построен не более двадцати лет назад, потому что весь Вальядолид сгорел в пожаре в 1561 году, и король Филипп восстановил город из пепла — ведь это его родина. А девяносто девять лет назад здесь у нас умер Христофор Колумб. Вон в том доме живет господин Мигель де Сервантес Сааведра, отец Дона и Санчо, и Санчева осла впридачу. А вот и он сам, смотрите-смотрите, выходит из дома, уставился себе под ноги, и больше никуда не глядит — ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Одинокий, старый совсем, седой, ему уже пятьдесят семь лет. Жизнь его крепко побила, а он целый мир собственный в голове насочинял. Его пьесу исполнят на торжествах по случаю подписания договора, но самого Сервантеса это нисколько не занимает. Он трудится во имя театра беззаветно, о наградах не думает. Нет-нет, знакомиться не рекомендую. Вашего языка он не разумеет, а по-кастильски изъясняется односложно. Иногда, впрочем, он произносит длинные тирады по-мавритански — выучил язык в совершенстве, пока был рабом и заложником.

— Я немного понимаю мавританский, — оживился Уилл. — Ни рабом, ни заложником не был, но слов нахватался, когда сопровождал лорда Саутгемптона в Рабат. Мы с ним торговали арабских лошадей для военных действий, которые затеял в Ирландии лорд Эссекс. Покупка сорвалась, да и кампанию ирландскую проиграли… О, живот-то мой, похоже, наладился. Теперь можно и поужинать.

— Превосходно, — одобрил Дон Мануэль.

Пьесу Лопе де Вега-и-Карпио «Глупая для других, умная для себя» королевские комедианты решили не смотреть: на что им