умничать! Уилл уже прикидывает порядок сцен. Это будет наш лучший спектакль!

— По крайней мере, самый длинный, — сказал Уилл Слай.

И оказался прав.

— Что же, — говорил Уилл Сервантесу в четыре утра, когда публика пошатываясь расходилась по домам, — вы по-прежнему находите, что мы не умеем смешить? — Дон Мануэль перевёл. Сервантес бережно прижимал к левому боку засыпающего на ходу мавританского мальчика, присутствие которого, казалось, его умиротворяло. Он ответил:

— Пьеса чересчур длинна.

— А в своем глазу бревна не замечаете?

— Что? Где?

— Пьеса никоим образом не длиннее вашего проклятого романа, как вы его называете.

— Проклятым не называю. Тощего и толстого вы у меня украли.

— Ничего подобного. Мы играли обоих в лондонском театре, когда я про вас слыхом не слыхивал. Что вы на это скажете?

— Не понимаю, о чем вы.

— Вот в этом — трагедия.

Испано-британские мирные переговоры возобновились только к полудню, так как всё утро участники отсыпались. Рыжеволосый испанец по имени Гусман спросил у сэра Филипа Спендера на гортанном тосканском:

— Собираетесь ли вы и впредь давать ваши бесконечные комедии?

— Предполагается давать комедию о Гамлете еженощно, дабы её сложный и противуречивый смысл был уяснён во всей полноте, — бодро ответил сэр Филип: во время представления он весьма крепко спал. — Однако, у меня сложилось впечатление, что жителей Вальядолида отъезд нашей делегации обрадует. Так что быстрейшее завершение переговоров — в наших общих интересах. Следует поскорее договориться о мире.

— Аминь, — согласился Гусман. — Не вижу причин, почему договор не может быть составлен на двух языках уже к завтрашнему числу.

— Определённо к завтрашнему? Или к вашей вечной маньяне?

— К числу, которое следует за сегодняшним. Поужинаем в полночь и обойдёмся без дальнейших… развлечений.

— Да-да, не будем терять времени. Покажем пример здоровой стремительности. За дело, милорды и господа!

— Аминь.

Перед отъездом британской делегации состоялась непременная коррида. Уилл, впрочем, не явился. По арене проскакали тощий, долговязый принц весь в чёрном и толстый рыцарь в камзоле из парусины. Публика сочла, что британцы отдают дань известной испанской традиции, и приветствовала парочку радостными возгласами. Пистоль и Бардольф вынесли полотнище с надписью: VIVAN LAS MUCHACHAS Y EL VINO ESPANOLES, «ДА ЗДРАВСТВУЮТ ИСПАНСКИЕ ДЕВУШКИ И ВИНО!» Все остались довольны. Уилл, тем временем, уже покинул город, торопясь по дороге домой осмотреть Руссильон. Все хорошо, что хорошо кончается.

«Дон Кихота» он прочёл лишь в 1611 году, когда вышел перевод Шелтона. В тот же год вышло первое издание Библии короля Якова. Упоминание о тощем рыцаре и его толстом паже можно отыскать в пьесах Бена Джонсона, Бомонта и Флетчера, но не самого Шекспира. В 1616 году, уже заболев своей последней болезнью, он по-прежнему мучился досадой: ведь Сервантес обошел его в смысле создания универсального героя. Он умер в один день с Сервантесом, но так как испанский календарь опережал британский на десять дней, можно заключить, что и в смерти Сервантес тоже обскакал Шекспира.

Дон Мануэль де Пульгар Гарганта больше никогда не встречался с Шекспиром. В 1613 году он присутствовал при уничтожившем театр «Глобус» пожаре во время представления «Генриха VIII» (под прежним названием «Всё — правда»), когда от залпа театральной пушки загорелась крыша. Вереница ведер с водой из Темзы не помогла, и великий «Глобус» со всем его наследием сгорел дотла. Дон Мануэль переговорил с Джеком Хеммингсом и Гарри Конделлом в таверне, где они утоляли жажду, радуясь, что сумели спасти от огня большую часть рукописей поэта. Погибли лишь «Правда своё возьмёт», «Комедия о Ламберте Симнеле» и «Целебные усилия любви». Дон Мануэль сказал:

— Позаботьтесь о будущем. Опубликуйте рукописи.

— Как? Публиковать пьесы?

— В одном большом томе, фолио. Лишь собранные вместе, его труды могут сравняться с книгой, о которой я подумал.

— О какой же книге вы подумали?

Дон Мануэль счёл благоразумным соврать:

— Надеюсь, это не кощунство… О Библии вашего короля Якова.