Но мне с Родена пример не брать, очередную книгу я собиралась сдать в срок — как у всякого пишущего человека, у меня было в заделе несколько убойных идей и по десятку сопутствующих мыслей к каждой. Оставалось выбрать, на какой из них остановиться, навинтить на этот каркас разные мелочи жизни, и готовьте, господа хорошие, оставшуюся часть моего гонорара. Машинами больше не беру, завязала. Кстати, вот еще одно обстоятельство, чем меня привлекала поездка в родные места, — я собиралась не просто опробовать колеса, но, пребывая в бело–зеленом лоне пространств, дыша возрождающимся воздухом, созерцая оживающие весенние пейзажи, среди тишины и еще робкого щебетания птиц, без искусственных шумов и свидетелей, добросовестно и без дураков пораскинуть мозгами. Для этого и диктофон взяла. Это всегда удобно: если появляется умная мысль или возникает удачная фраза, я их безотлагательно в черный футлярчик надиктовываю и преспокойно живу себе дальше.

Короче, я вышла из дому во всеоружии, если и не без бьющей через край радости от поездки, то и не в расстроенных чувствах от дождя. Все во мне уравновесилось, и я готова была, неспешно преодолевая дорогу, со счастливым воодушевлением поработать над новым заказом, а вместе с тем настроиться на свидание с прошлым, в чем грустное начало преобладало.

2

В подъезде было пусто, лишь гулко прогромыхали мои шаги, да лязгнула металлом входная дверь, всполошив тишину и развеяв мистическую неизвестность его отсыревшего полумрака. Я поспешно отрезала от себя этот мирок, нырнув в зев двора, где тоже оказалось еще безлюдно. Странно, обычно в это время мои соседки, Анна и Кира, за неимением дач наперебой махали тут метлами, демонстрируя свое право убираться в нашем маленьком скверике, хозяйничать на общих клумбах и распоряжаться общими скамейками. На стыке марта и апреля, например, они убирали опавшие с тополей сережки, высаживали новые цветы и покрывали скамейки и всевозможные ограждения, не минуя и въездных ворот, новой краской. Что значит неуютность, дождичек да прохлада: завзятые любительницы дворовых дел да посиделок и те сидели по углам.

Тоскливо взглянув на темные окна дома напротив, я поспешила завернуть за угол, пробежать довольно узкий коридор между торцом нашего дома и тыльной частью гаражей мединститута, открыть калитку и оказаться на Октябрьской площади — может, думалось мне, хоть тут есть шевеление жизни. Гляди, кто спешит на трамвай или студенты, неизменные завсегдатаи ночных клубов, возвращаются в общежития, коих поблизости несколько: металлургического института, горного, еще каких–то техникумов. Но не тут–то было. Ничего не могу сказать насчет ночных клубов, но на транспорт никто не спешил — сказывалось воскресенье, второй день отдыха.

Я постаралась без стука прикрыть калитку и повернула налево, прошла вдоль заброшенного кафе «Смак» — кто их отсюда выкурил, тому хвала и слава! — и, еще раз повернув налево. Пройдя через калитку кованных ажурных ворот, оказалась по другую сторону гаражей, естественным порядком ограждающих наш двор. Между их ухоженной шеренгой и крылом старого корпуса мединститута тоже был своего рода коридор. Но не такой глухой, как при выходе из нашего двора. Тут чувствовалось присутствие живых людей — где–то кряхтели сторожа и мяукали голодные кошки, которых они прикармливали. Да и пошире был этот проход: справа, если идти туда, куда направлялась я, вдоль здания тянулся сплошной цветник с хорошо вскопанной землей, подстриженным кустарником у бордюра и высаженной рассадой цветов. Что ни говори, а на открытом пространстве не так мурашки по телу бегают, как в закутках: я с детства боялась темноты и одиночества.

Стоянка, где я нашла место для «инфинити», располагалась во внутреннем дворике между двумя крылами П-образного здания старого корпуса мединститута. Тут помещалось ровно тридцать машин, по десять в ряд. Дорого получалось содержать охрану, зато было просторно и безопасно для маневров. Вот я туда и шагала. По закоулкам, загашникам и гадюшникам, как вы понимаете. Правда, как раз напротив стоянки давно уже был выстроен девятиэтажный корпус общежития для иностранных студентов, но это ничего не меняло. Там жили китайцы или корейцы, кто их разберет, маленькие все, страшно прожорливые — такие сумахи со жратвой, как они, наши люди не носят — и удивительно домоседливые. Вот они–то никому помешать не могли: и не шумели, и не мелькали, и может, их там вовсе не было, как показалось мне в это утро. Во всяком случае, пройдя вдоль этого здания, я ни шороха не услышала, ни какого–никакого движения не увидела.

Второе крыло старого корпуса мединститута продолжалось жилыми домами его профессуры, это был массивчик с небольшими коттеджами довоенной постройки. Дворики этих уютных домиков, огороженные сплошным высоченным забором, выходили к торцу общежития, как раз туда, где был выезд со стоянки. По количеству бронированных ворот, вмонтированных в забор, можно было сосчитать количество коттеджей завидного поселеньеца. Я туда частенько поглядывала, прикидывая, насколько удобно жить в тихой глуши самого престижного квартала города, в собственном доме, рядом с работой, и все прочее.

Вот вчера, например, когда я ставила «инфинити», то заметила что во второй от стоянки двор заехала новая машина, причем такая, что, как считается, и моей рядом с ней умыться — «Hammer» какой–то там модели. Может, я бы и не обратила на него внимания, если бы не бурная радость хозяев особняка — сначала они дружным кодлом открывали ворота, а потом полчаса горланили на всю округу, что грачи на пахоте. Не иначе, какой–нибудь молодой отпрыск порадовал родню жуткими достижениями в деятельности, вылившимися в столь дорогую покупку. А может, все проще: просто кто–то приехал в гости. Но ведь номера были временные — буквы и цифры на красном фоне. Нет, абсолютно однозначно — это новая покупка. Но даже и не это поразило меня больше всего, а цвет машины — какой–то очень неопределенный, слабо голубой что ли. Его, пожалуй, можно было назвать и белым, если под этим подразумевать цвет затененной части снежных сугробов при сильном морозе в солнечный день. Непривычный, короче, цвет. Мы же приучены: как дорогая машина, так сразу — черная и непременно с тонированными стеклами. Стекла, правда, и тут были черны и непроницаемы.

Это меня успокоило — не только у меня машина светлого, чрезвычайно необыкновенного, но заведомо простого цвета. Пусть мне выбирать не приходилось: что дали, то и взяла; попалась морская вода на прогретом мелководье, я и рада. А они? Может, теперь модны такие тона?

Но это было вчера, хотя и