придумать. Но! Но никому ни слова. Жена, конечно, будет тебя пытать, отрицай все, не признавайся, вплоть до развода. Понял? Если хочешь меня не подвести и не было огласки. «Понял», – говорит. Рядом с нами еще стоял наш пароход. Пошел я туда. Там докторица была. Выложил ей, как на духу. Так и так, говорю, лекарство у нас есть, а как им пользоваться? Объяснила она все, дала ампулы, шприц. Уколы надо ставить. А у него обычно по вечерам толпа собиралась чай пить, травлю давать. Гони, говорю, придумай что-нибуть, притворись, но гони! И чтоб к моему приходу инструменты – шприц, иголки были приготовлены.

Ходил я к нему так несколько вечеров.

– В вену кололи-то?

– В какую вену! Обычные, под кожу, в задницу. Прошли какие-то дни. И он получает радиограмму от жены, где было: «.нахожусь в больнице». Ну тут и вовсе за голову он схватился: как с ней объясниться? Не признавайся, говорю, ни под каким соусом. Стой на своем: ничего не знаю, ничего не было! Идем мы домой. А тут Васе новая телега: зайти в отдел кадров пароходства! Ёе, мое!

Вот, что, говорю, я позвоню по приходу знакомому доктору, поезжай к нему, он тебя проверит – вылечился или нет? Потом срочно зайди в поликлинику, возьмешь там справку, а потом уж в полном алиби и вооружении зайдешь в кадры и с женой встретишься. Ну так бы и было. Пришвартовались мы, он вышел к трапу и заполошно бежит ко мне назад: «Она на причале стоит. Что делать?» Что делать, что делать? Ты, говорю, ни в коем случае не должен с ней в кровать ложиться, пока не убедишься, что здоров. Притворись, сваляй дурака, напейся, в конце концов, но никакой с ней супружеской постели. Ну на второй день он мне рассказывает: жена пошла в больницу по какой-то своей старой женской болезни. Обследовали, глянули: «Да у тебя, милочка, запущенный триппер!» А там, у врачей, пока не назовешь с кем спала, лечить не будут. С кем спала? С мужем. Ага! А где он? В море. В море? Ну ладно. Тут она, рассказывает Вася, с приступом ко мне: где поймал, с кем спал, меня опозорил! Я, говорит Вася, совершенно здоров, ничего не знаю, может, ты сама где. Я тебе покажу – сама. Всю задницу исследовала ему, нет ли следов от уколов? Но к тому времени – какие следы. Время прошло, затянуло. Вася потом к врачу все же сходил, справку получил – полное алиби. Но она все ему не верила, все выпытывала. Да и жизнь у них наперекосяк пошла. Впоследствии она сама стала ему рога ставить.

– А что сейчас – разошлись?

– Да нет, так и живут, продолжают.

– А что вы так скрывали свое эскулапство?

– Как что? Да если бы в команде узнали, что я лечу триппер у повара, тут не только бы повара, меня бы самого разорвали, да за подпольное лечение – что? Срок! И это может быть. Но Вася все же где-то, когда-то, может, за рюмкой кому-то проболтался. Как-то приходят жены наши на пароход, была и Васина Верка. Сидят в салоне, я зашел туда, начал говорить комплименты Верке: как похорошела, да какая красивая! Всякой женщине приятно так обмануться. Ну а Верка произносит: а я на тебя, Виктор Иванович, все же зуб имею. Тут и взяло меня подозрение: где-то сболтнул, может, Вася кому из матросов, а у тех тоже жены и они общаются. А потом еще как-то стоим на палубе, говорю одному матросу: осторожней, а то травму получишь, кто лечить будет. А он мне: ты и будешь лечить! Со значением сказал, мол, говори, командуй, но ты на крючке у меня на всякий случай! Вот они морские «взаимоотношения». Держи ухо востро, не расслабляйся, здорово не высовывайся, а то продадут, заложат с потрохами.

Всю жизнь плаваю, всю жизнь держу «ухо» и всю жизнь шпыняют с разных сторон. Климат, взаимоотношения в коллективе! Их тоже надо создавать. Выходит, есть они – да, на отдельных судах есть! – или их нет. Многое зависит от первого! Или он идет в народ, или организует перекрестную слежку, берет порой на пушку. Есть у них такие излюбленные методы: есть разговоры я слышал, что. есть мнение. Скажет и смотрит на тебя, как будешь реагировать? Один пускается в шумные оправдания, возмущения (не было такого, не пил, в рот не брал!), второй промолчит, пожмет плечами: не знаю! Я так и делаю. И на проверку оказывается, что никаких «разговоров», «мнений» и не было!

Помню, пришли утром в кают-компанию, помполит и говорит: «что-то у вас глаза красные?» А я тут и реагирую: а у кого они сегодня не красные? Уткнулись в тарелки. А поддавали все и помпа тоже, только он более профессионально. Я как-то заметил ему об этом. В самом деле: капитан нальет в рюмку, губы трубочкой вытянет, цедит, цедит, а помпа опрокинул полную, не глотая, закусил, опрокинул вторую, закусил, наливает третью. Выпил: ну я пошел! Уходит к себе в каюту блаженствовать – не дай бог что при нем случится! Однажды капитан мне про такого рассказывал: утром он перед завтраком, как и любой, хочет похмелиться, а есть только у капитана. Ползет к нему в каюту, стучит. Капитан ставит на стол коньяк, фужер, а сам у себя в спальне одевается. А помпа налил, выпил и говорит: «Ну, Иван Иванович, и хорош же ты был вчера!» Капитан аж озверел: «Ах ты, партийная гнида, да ты как все хочешь представить, ты же сам вчера от меня на четвереньках уходил! И чтоб больше ко мне ни шагу, больше я с тобой и рюмки не выпью!».

Или вот такой случай обратного ряда. Помполита не было в рейсе. И механически дела его исполнял секретарь парторганизации – моторист, мой хороший приятель. В Выборг пришли. Моторист вернулся из города хорошо поддатый. Заметил капитан и вызвал к себе в каюту. Утром моторист просыпается, ничего не помнит, заспал: где был, что делал! И тут опять его вызывает капитан. Включает магнитофон. Моторист слышит свой голос, капитанские реплики, опять свой-развеселый, – капитанский. И говорит: «Ну и хороши мы были вчера с вами, Иван Иванович!» Во как взял капитана на крючок! Тот и рот разинул и крыть нечем: кто поверит, что и он не был «хорошим»?

А вы говорите о доверии, о взаимоотношениях. Держи ухо востро. Если хочешь жить и плавать!

А впрочем, не те годы, не тот возраст, когда можно куролесить, как в молодости бывало. А бывало разное. Вот есть у меня знакомые на Петроградской стороне. Приедешь к ним, а у них только и разговоров: как и с кем вчера «засадили», сколько на рыло пришлось, кто что кому сказал, ответил. И все вокруг этого!

– У нас в провинции часто говорят – вот питерский рабочий класс – сознательный, организованный! Коснись что, уж он постоит за себя, особенно кировцы-путиловцы.

– Есть, конечно, и порядочные, разумные. Но основная масса потеряла себя, обесценила в эти самые годы застоя. Утром, когда с одиннадцати вино-водку продавали, на заводе, в цехе только и ждут этих одиннадцати часов, время «волка». А в пять часов сойдутся опять у магазина, соберут у кого сколько есть - руль,