юность, прежде чем уйти на войну. Теперь же она была под стать другим дверям его московской квартиры. Гусев шагнул вперед, к Двери, и вместе с ним шагнул его двойник в овальном настенном зеркале — человек в сером, в мелкую полоску, костюме, в распахнутом коверкотовом пальто, со шляпой в руке. Это была та самая одежда, в которой Гусев когда-то появился здесь, переместившись из конца двадцатых годов века прошлого в первое десятилетие века нынешнего. Из книги — в мир. Левую руку он держал в кармане длинного пальто, ощущая ладонью крышку неизменного старого портсигара. Он прошел мимо Двери и очутился позади нее — и, как и ожидал, не обнаружил ничего нового. Там продолжалась прихожая, и от нее под прямым углом ответвлялся коридорчик, ведущий на кухню. Кухонное окно было приоткрыто, по ногам струился холодок, с улицы просачивался тихий гул автомобилей. А вот никакой стоящей посреди прихожей Двери с этой стороны не просматривалось, словно и не было ее. В общем, все, как в прошлый раз.

Гусев постоял немного, раскачиваясь с пятки на носок. Потом подошел к тумбочке, заслонявшей нижнюю часть настенного зеркала, выдвинул ящик и взял мобильный телефон. Несколько секунд держал его в руке, словно раздумывая — звонить или не звонить, — а потом все-таки начал набирать номер.

— Приветствую, Иван, — сказал он негромко, глядя на свое отражение в зеркале. — Это Гусев. В общем, Ваня, возвращаюсь я.

Жилин долго молчал, потом произнес:

— Как знаешь, Алексей. Каждому — свое. Если получится, расскажи Мстиславу Сергеевичу про «Тахмасиб». И вообще…

— Хорошо, Иван. Прощай. Только уж извини, удачи тебе желать не буду.

— И не надо, Алексей. У меня и без удачи все получится, я себя знаю. — Жилин сделал паузу и спросил: — Что там делать будешь? Опять революцию на Марсе устроишь?

— Нет. Главное — на Земле, не так ли, Ваня? На курсы пойду командирские, война с немцем не за горами. Авось доживу, поспособствую Отечеству, чем смогу. Ты ломай тут, а я там, у себя, все равно защищать буду. Вдруг что-то другое получится, путное…

— Удастся ли, Алексей?

— Посмотрим, Ваня, посмотрим. Привет Великой Полночи.

— По-другому нельзя, Алексей…

— Ладно, Иван, прощай.

— Прощай, Алексей…

Гусев положил телефон на тумбочку, приблизился к Двери. Повернул вниз холодную ручку и сделал движение рукой от себя. Дверь приоткрылась легко, словно только и ждала этого момента.

«…У Скайльса задвигались на скулах желваки. Он достал старый конверт и записал адрес Лося. В это время перед объявлением остановился рослый, широкоплечий человек, без шапки, по одежде — солдат, в суконной рубахе без пояса, в обмотках. Руки у него от нечего делать были засунуты в карманы. Крепкий затылок напрягся, когда он стал читать объявление.

— Вот этот — вот так замахнулся, — на Марс! — проговорил он и обернул к Скайльсу загорелое лицо. На виске у него наискосок белел шрам.

— Вы думаете пойти по этому объявлению? — спросил Скайльс.

— Да уж нет, меня земные дела больше интересуют, — ответил солдат. — И потом, нет там никого, на Марсе, один песок да камни…»

Эта картинка возникла в воображении Гусева — и тут же пропала.

Он по-прежнему, чуть подавшись вперед, держался за ручку и смотрел на то, что обнаружилось за Дверью.

— Тудыть твою в душу… — растерянно сказал он.

За Дверью оказалось совсем не то, что было в прошлый раз. Точнее, там не было — ничего. Безликая пустота, без малейшего намека на хоть какой-нибудь контур, тень, пятно… Пресная пустота — как зеркало, которое ничего не отражает, потому что и не существует вовсе, а только кажется существующим…

Гусев продолжал стоять в напряженной позе, словно в детской игре, где все обязаны замереть по команде, — и никак не решался сделать шаг вперед.