пребывании в Казани. Как перед глазами вырос в памяти моей этот
«прекраснейший» (для меня, конечно) из всех городов мира — город. Вспомнил
всю мою разнообразную жизнь в нем... и чуть не заплакал, остановив
воображение у дорогого Казанского городского театра... Кажется, буду петь в
Риме весною... С радостным волнением буду ждать возможности опять увидеть
тебя и побыть рядом с тобой, милый мой, любимый Алексей Максимович».
В апреле 1929 года в Риме Шаляпин участвовал в двух спектаклях «Бориса
Годунова». Чтобы повидаться с ним, из Сорренто приехал Горький. Поздним
вечером после спектакля Горький и Шаляпин сидели в подвальчике таверны
«Библиотека».
— Когда же, Федор, на родину? — спросил Горький.
Шаляпин ответил неопределенно:
— Опутали контракты гастролей в разных странах, раззе вырвешься из
них!..
В 1926 году в издательстве «Прибой» в Ленинграде вышла книга Шаляпина
«Страницы из моей жизни» — перепечатка из журнала «Летопись». В июле 1930
года Шаляпин через своего адвоката обратился в суд, обвиняя советские
учреждения в незаконном печатании его мемуаров и требуя возмещения
убытков.
Суд отказал Шаляпину в его необоснованных претензиях. 9 августа 1930
года Горький написал певцу: «Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего
иска к Советской власти, а она, — что бы ни говорили негодяи, — власть
наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут
всю массу рабочего народа к строительству нового государства.
Я совершенно уверен, что дрянное дело это ты не сам выдумал, а тебе
внушили его окружающие тебя паразиты, и все это они затеяли для того, чтоб
окончательно закрыть перед тобою двери на родину. . По праву старой дружбы я
советую тебе: не позорь себя! Этот твой иск ложится на память о тебе грязным
пятном. Поверь, что не только одни русские беспощадно осудят тебя за твою
жадность к деньгам. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть
накоплять деньги, последний ее взрыв — самый постыдный для тебя. Не
позволяй негодяям играть тобой, как пешкой. Такой великий, прекрасный артист
и так позорно ведешь себя!»
Разрыв с Горьким Шаляпин воспринял очень тяжело: «Я потерял своего
лучшего друга», — говорил он.
Шаляпин искал примирения с Горьким, внимательно следил за жизнью
Советской страны и не оставлял мысли о возвращении на родину. В 1935 году,
провожая по окончании заграничных гастролей одного из своих друзей, певца,
заслуженного артиста РСФСР А. М. Давыдова в Ленинград, Шаляпин просил
его:
— Как только приедешь, повидайся с Алексеем Максимовичем и скажи, что
я умоляю его сменить гнев на милость. Пусть он теперь позовет меня. Тогда я
все брошу и приеду немедленно. Скажи Алексею Максимовичу, что тоска моя
по родине безгранична, что узы нашей с ним дружбы не могут быть порваны,
ибо для меня это равносильно преждевременной смерти!
Когда в парижском театре «Опера-комик» с участием Ф. И. Шаляпина и А.
К. Глазунова ставилась опера «Князь Игорь», в доме певца состоялся обед.
Присутствовал на нем и С. В. Рахманинов. Глазунов произнес речь.
— Дорогой Федор Иванович! — сказал он. — Где бы мы ни были за
пределами нашей родины, мы обязаны делать наше русское дело. Мы с вами, так
сказать, являемся послами духа неофициального назначения.
Шаляпин тоже встал:
— Я поднимаю свой бокал за процветание моей родины, за всех тех, кто
ведет Россию к будущей, как море, свободной жизни.
К этим словам певца присоединился Рахманинов, Шаляпин продолжал:
— Ну что ж, пусть мой друг Алексей Максимович Горький потребует, и я
немедленно поеду к своему народу.
Но Горький, находившийся в то время в Крыму, был уже тяжело болен. В
начале 1936 года он умер. «Теперь, когда его не стало, каждый вздох его и о нем
мне в тысячу раз дороже, чем когда бы то ни было», — писал Шаляпин дочери
Ирине в Москву и просил прислать библиотеку, в свое время подаренную ему
Горьким.
Шаляпин был рад каждому соотечественнику, который приносил ему весть с
родной земли. В 1925 году в Нью-Йорке он устраивал вечера для артистов
Московского Художественного театра, гастролировавших в то время в Америке.
В Париже на Всемирной выставке он долго простаивал перед макетом
декораций спектакля И. И. Дзержинского «Тихий Дон», поставленного
Ленинградским Малым оперным театром. Его собственные творческие планы
по-прежнему были связаны с русским искусством — он мечтал создать оперный
образ богатыря Ермака. Находясь в 1936 году в Токио, Шаляпин включил в одну
из последних своих грамзаписей русскую песню «Эй, ухнем!». Артист читал в
газетах все новости о Советской стране, часто слушал по радио передачи из
Москвы.
Шаляпину не раз приходилось быть свидетелем антисоветских провокаций
по самым различным поводам. Это и неудивительно. Дочь певца Ирина
Федоровна Шаляпина подтверждает: Федор Иванович за рубежом «давал
концерты в пользу голодающих Поволжья, бастующих горняков Уэльса,
эмигрантских детей. И ни одного цента не дал эмигрантам-антисоветчикам...
Федор Иванович не был эмигрантом в том смысле слова, в котором у нас это
принято понимать. Он не имел даже эмигрантского паспорта. В его документах
стояло не „натурализованный”, не „эмигрант”, а „русский”...»
Во время последних своих больших гастролей в Японии и Китае
