а красиво ли себя веду?., а зачем грохочу по мелочам?.. Стоило Станиславу остыть немного — и с ним уже можно было разговаривать. Он упрямый, многого такому не докажешь, но если поддержит Юрий Викентьевич; то и его можно припереть к стенке.

— Ты! Доисторический человек! — проговорил Витька, с опаской ощущая, как внезапной силой наполняются его ослабевшие кулаки; с сентиментальностью пора было кончать. Нужно обращаться с этим захребетником, как он того заслуживает, а не как с принцем хороших кровей… или с принцем крови, что ли… — А ну–ка живей жми за водой!

Егорчик как–то посинел весь и грязно выругался.

Юрий Викентьевич не успел даже слова ему сказать — Егорчик с полпути, с лету перехватил Витькин кулак.

Юрий Викентьевич не терпел грубых слов. Но и мордобой презирал. Тем более он не допустил бы его в своем присутствии.

— Идите за водой, Егорчик, — сказал он сухо. — Не сидите без конца пень пнем, иначе вы получите искривление позвоночника, черт вас возьми!

Когда тот, усиленно пыхтя от перенапряжения, круто полез в гору с кастрюлей, привешенной к ремню за ручку, Юрий Викентьевич воззрился на Витьку и долго изучал его, как вдруг выскочившее из расщелины чудо–юдо.

— Советую вам еще раз, Виктор: входите в жизнь без крика. Не форсируйте голоса. Спокойней, понимаете ли… Крик, пусть он придет к вам где–нибудь после пятидесяти, ну, как одышка или кашель. В сущности, повторяю, крик тоже ведь категория медицинская.

— А молчанка, ну вот вроде как у Егорчика, когда он сопит себе в две дырочки, держа до времени камень за пазухой, по–вашему, это какая категория?

— Разбирающиеся пошли детки, ничего не скажешь. Можно утверждать, букварь изгрызли в лоскуты еще в эмбриональном, пеленочно–горшечном состоянии, — ухмыльнулся Станислав и потянулся к котелку. — Где–то у меня с утра тут оставалась мозговая косточка. Во всяком случае, мне приятно думать, что она мозговая. Поточить разве зубы, чтобы ржавчиной не обросли.

— Я не уверен, что Егорчик станет держать за пазухой такую тяжесть, — продолжал Юрий Викентьевич. — Думайте все–таки лучше о людях, Виктор. В крайнем случае нас трое на одного Егорчика. Живьем он никого не съест.

Витьке от этих слов стало просторно и легко. Ну вот так, будто раздвинулись горизонты, схлынула вода, простерлась суша — шагай да шагай! Конечно, Юрий Викентьевич прекрасно чувствует, что за тип Егорчик. Он еще за него возьмется и начнет обрабатывать, как обрабатывал вскользь и вроде нехотя все дни то его, Витьку, а то и Станислава. Вот даже сейчас толковал он Витьке насчет крика, а рикошетом в Станислава метил, тот даже помаргивал сердито.

Наверное, еще не пришел час взяться за Егорчика всерьез. Да и куда спешить? Впереди осень. А то и вся зима.

— Сотворю–ка я огонь, — стариковски покряхтывая, сказал Станислав. — Я вижу, смельчаков что–то нет.

Без костра он не мог. Тем более при достатке дров, когда не нужно рисковать здоровьем, чтобы доставлять их по воде.

Юрий Викентьевич неодобрительно относился к привычке Станислава делать заначки. Но то проявлялся у шефа явно избыточный скепсис. Не брось Станислав еще на шхуне в рюкзак пяток лишних коробков спичек, здесь не было бы возможности пользоваться огнем так щедро. Так что у всякого правила есть исключение.

В сущности, их жизнь на острове часто давала повод для снисходительных улыбок. Не только для вздохов.

В сущности, она мало чем отличалась от той жизни, какой живут люди, имеющие возможность пользоваться библиотеками, радио, автотранспортом и сколько–нибудь устроенным бытом. Каждый из этих четырех в достаточной мере был философом, чтобы понимать это. Особенно шеф.

Забористо трещал костер. Иногда он сигнал бедствия.

И всегда он источник жизни.

Пасенюк Леонид Михайлович

ЛЮДИ, ГОРЫ, НЕБО. Повести. М., «Молодая гвардия», 1968.