смерть!.. Идешь по лесу-то, да думаешь, зачем мать на свет родила.

Семен.

Беда, сейчас умереть…

Павел.

Спим это мы… Часу так в двенадцатом, слышу, братец мой, словно кто около сторожки ходит. Походил, походил – перестал. Орелка была у нас собака… просто, бывало, отца родного не подпустит… волка раз затеребила… Орелка раза два тявкнул, замолчал. Думаю: должно, – ветер. Только опять-то лег, как Орелка завизжит, как завоет, вот надо быть кто ей зад отшиб. Так индо меня мороз по коже! Мартын проснулся. Выдь, говорит, Павел, посмотри. Отворил я дверь-то: Орелка прижался к косяку, сидит… Слышу, братец ты мой, около самой сторожки лошадь заржала… Так у меня волосья на голове поднялись. Хочу назад-то идти, уж и двери не найду. Ходил, ходил, индо лихоманка забила, а лошадь нет-нет да опять заржет.

Семен.

Страсть!.. Я бы убег!

Павел.

Да куда бежать-то? Окромя сторожки – некуда. Ввалился в сторожку: дядя Мартын, говорю, – у сторожки лошадь ржет, должно за лесом приехали. Заругался мой Мартын – мужик он был хворый, сердитый: – убью, говорит, до смерти, кто попадется. Вышли мы из избы-то, а по лесу топорище так и звенит.

– Слышь, говорю, дядя Мартын? – Слышу, говорит… убью сейчас!.. Побежали мы. Стал я Орелку усекать – не лает, идет сзади. Что, думаю, за причина? Дал раза в бок, – только заскучала.

Семен.

Слышь, ребята?

Павел.

Не трожь, пущай спят.

Семен.

Ну!

Павел (вполголоса).

С полверсты мы прошли: топор близко, а на след не попадем, потому темно оченно. Шли, шли… рядом шли… – Дядя Мартын, говорю… Дядя Мартын голосу своего не подает. Что за оказия! Крикнул это я: дядя Мартын! Слышу, Мартын далече вправо… Я вправо забрал, опять крикнул: дядя Мартын!.. Дядя Мартын далече влево… а топорище тяп, тяп… Завернул я к ему на голос-то, стал Орелку кликать и Орелка пропал!.. Ну, думаю: пущай всю рощу вырубят – пойду домой, потому страшно уж оченно стало, опять же и озяб… так продрог… смерть! Повернул назад, пошел. Иду да и думаю: сам не балует ли?.. Только, братец, это я подумал, как по всему-то лесу: ого-го-го-го!!! Отродясь такого я крику не слыхивал. Так у меня руки-ноги подкосились! Хочу крест на себя положить – рученьки мои не владают.

Семен (жмется).

Меня индо и теперь дрожь прохватила!

Павел.

Очувствовался – не знаю, куда идти. Батюшка, говорю, угодник, выручи… Сотворил молитву, легче стало. К свету уж домой-то пришел: за пять верст он меня от сторожки-то угнал, да в самое бучило, в овраг-то и завел. Кабы, кажись, маленько еще – утоп бы.

Семен.

Ах ты, Господи!

Павел.

Ну, думаю: как приду домой, этого самого дядю Мартына на части разорву. Стал ему выговаривать-то, а он говорит: ты, надо полагать, в уме рехнумши. Я, говорит, всю ночь из избы-то не выходил.

Семен.

Он все, значит.

Павел.

Кому ж, окромя его. Шесть недель опосля этого я выхворал: все волосья повылезли, разов пять отчитывали, на силу на ноги поставили. Сама энаральша Пальчикова лечила, корочки с наговором давала, ничего не действовало. Так вот, как их нет-то! Может дворянина-то он не трогает, а нашему брату от его шибко достается. (Встает и потягивается). Спать теперича.

Семен.

Кому спать, а нам – Господи, благослови!.. По травушку, по муравушку. (Надевает армяк). Оченно уж я люблю, когда разговаривают про чертей, али про разбойников… просто, сейчас умереть, спать не хотца.

Павел.

Как же, не спамши-то?

Семен.

Я выспался. Я с вечерен спал. (Подходит к Антону и толкает его ногой). Вставайте, ребята!

Антон.

Только было…

Семен.

Скотину, поди, уж выгнали.

Прохор.

Господи, благослови!

Павел.

Жисть вам, ребята!

Семен.

Какая жисть!

Павел.

Покос подошел… коси да коси…

Антон (набивая трубку).

Акштафу на дорогу закурить, дело ходчей пойдет.

Все.

Прощай, дядя Павел.

Павел.

С Богом… дай Бог час.