Вернер Фон Хейденстам Фольке Фюльбитер

Главы из романа

(Пер. со шведского О. Боченковой)

Над узким заливом, черной лентой петляющим между островами, высилась скала, издавна служившая ориентиром мореходам и рыбакам. На самой ее вершине был насыпан высокий холм, под которым некогда похоронили деву–воительницу, — сидящей на белом каменном троне, в полном вооружении и с прислоненным к плечу копьем.

Много могильных камней, покрытых рунами, обветренных и поросших мхом, виднелось еще между соснами, и не было вблизи старого кладбища ни дорог, ни торжищ, ни крестьянских дворов. Зимой здесь гулял лишь ветер. О том, что эта местность не забыта человеком, свидетельствовало разве несколько кораблей, выволоченных на берег и заботливо укутанных ельником и берестой.

В месяце Йойе, в самом начале весны, на побережье появлялись викинги. Они приезжали на санях с топорами, пилами и тесом. И тогда торговцы расставляли вокруг могилы девы свои палатки. Несколько недель здесь царило оживление, как на тинге, стучали топоры, а в котлах кипела смола. Наконец викинги спускали корабли на воду и выходили в море, после чего этот край снова становился безлюдным.

Однажды вечером, в самом конце осени, с моря подул сильный ветер. Отброшенные им чайки, словно вороны, прыгали по земле. Небо даже в час заката оставалось серым. И когда в расщелине среди туч показались первые созвездья, на насыпанный над девой холм вышел карлик, с ног до головы одетый в лисий мех. Это был финн Йургримме. За спиной у него висел шаманский бубен, а на серебряной цепи, служившей поясом, болтались привязанные каменные топорики и ножи. Он встал спиной к морю, словно вслушиваясь в доносившиеся из глубины берега голоса, а потом наклонился вперед, подняв руки с выставленными большими пальцами, и во весь голос прокричал в землю:

— Слышишь ли? Слышишь? Ныне заплачут женщины в Фёресвалле! Далеко до Фёресвалля, семь дней пути. Но никогда не слышал я такого громкого плача!

Порывшись в мерзлой траве, карлик сорвал несколько сухих веточек, после чего снова выпрямился и прислушался.

— Ударь же в свой щит, дева холма! Пробуди сородичей от смертного сна! Ныне трясутся половицы под жертвенным камнем в главном святилище свеев. Это Ас — Тор гневается на нас. Смилуйся, смилуйся над нами, живущими!

Тем временем на море все отчетливее проступали силуэты кораблей. Сейчас уже ясно был виден их ровный ряд, наклоненные вперед мачты и раздутые паруса. Вот заревел рог, перекрывая шторм, и три корабля устремились по направлению к берегу. Остальные, окутанные облаками снежной пыли, продолжали путь на восток, намереваясь обойти мыс. Это были крупные военные суда, числом двадцать два, и теперь они всей силой начертанных на парусах смертоносных рун, раскрашенных деревянных драконов с зияющими пастями, ощетинившихся вепрей и взбешенных быков боролись с морской стихией. Им нужно было добраться до бухты Сигтуны до ледостава, а некоторым и дальше, к поросшим тростником илистым берегам Ароса. Там встретят их сытно дымящиеся жертвенники, и жрицы спустятся к самой воде с ветками священного уппсальского дерева, чтобы окропить их дракары кровью. Ничего сейчас не хотели викинги, как этого. И не существовало подводного рифа, способного воспрепятствовать их стремлению. Они дали себе клятву ни при каких обстоятельствах не отклоняться от намеченного курса.

На носу среднего из трех отделившихся кораблей красовалась голова Фрейи. Обросшая сосульками самых невероятных размеров и форм, она больше походила на тысячерукое морское чудовище, потому кормчий, перерубив топором обледенелые канаты, забросил ее под лавку, чтобы не пугать владыку прибрежных вод. Корабль носил имя Менглёд, другой испостаси юной богини, о чем возвещали и руны на его парусе. Вдоль его бортов уже были выставлены щиты — счастливый знак скорого возвращения. Однако несмотря на это, настроение у команды, состоявшей, ко всему прочему, из золотоволосых жителей южных лесов, славящихся своим жизнелюбием, было отнюдь не радужное. Команда роптала, и кормчий, тыча пальцем в направлении залива, то и дело подбадривал людей крепким словцом. Даже рулевой, не сводивший глаз с окутанной снежным туманом скалы, огрызался все громче и развязней.

Таков был обычай гётов с побережья. В открытом море они слепо повиновались своему хёвдингу, но стоило завидеть вдали очертания родного берега, как спешили излить на него все накопившееся за время пути недовольство. Они сочиняли песни, на манер героических, но с самыми оскорбительными сравнениями, какие только приходили им на ум. Кричали, что никогда еще пара дубовых досок не осквернялась ношением такой жирной туши, что ни один дракар на свете не украшала еще голова столь тупого борова. Он единственный молчал, стиснув зубы. Недавний повелитель, ставший посмешищем, хёвдинг и морской король, Фольке Фильбютер.

Он присел на перевернутую бочку в дальнем углу кормы. Только в таком положении его фигура не превышала средний человеческий рост, хотя едва доставала до плеча великану–рулевому. Украшающее шлем крыло морского орла еще больше вытягивало ее. Тем не менее хёвдинг выглядел недостойным своего почетного места, потому что в изрядно потрепанном орлином крыле сильно недоставало перьев, из дыр на кожаной куртке пробивался мех, а косые и крупные стежки, которыми были приторочены многочисленные заплаты, свидетельствовали о том, что одежду он чинит себе сам. Его плечи были широки, но покаты. Вся сила казалась сосредоточенной в жилистых руках, почти целиком голых. В сумерках русые волосы выглядели почти белыми и закрывали подбородок и щеки, придавая его облику нечто женственное. Однако стоило ему повернуться — и за отливающими серебром прядями обнаруживалось обветренное и угрюмое, испещренное морщинами лицо.

Сейчас глаза хёвдинга блуждали поверх шхер, где неугомонные морские души спорили за лучшее место под негреющим стальным солнцем, или вглядывались вдаль в поисках подходящей льдины, чтобы отплыть на ней на зимовье в море. Иногда до него доносились их проклятья и стоны, и тогда он смешно вздрагивал и ёжился.

Кормчий, дикого вида берсеркер, почти плашмя улегся на штевень, высматривая мели в успокоившейся воде. Не ослабляя внимания, он завел руку за спину и провел ладонью по темени сморщенного седовласого старичка, сидевшего на корме со скрещенными вокруг мачты ногами.

— Скажи ты, раб, — проговорил он, не оборачиваясь. — Это ты готовил нам еду и следил за запасом воды. Ты хорошо делал свое дело и от силы раза три получил взбучку. Но мы ни разу не слышали, что ты думаешь о