время и морщины мы остановим любой ценой. Стоически раскрашивает она себя спереди и в профиль, потом улыбается, и — крак! — проступает злодейка морщина, вот еще одна, подтяжка за правым ухом провисла, и кажется, что — трак! — отвалилась нижняя челюсть, потом — трак, трак! — падают груди, рушатся одно на другое ребра, точно сломанные жалюзи, отскакивает, ударившись об пол, коленная чашечка, еще скрип, стон, и Варци растворяется, как Дракула, на полу только горсть румян.
Последний из приглашенных — Летучая Мышь. Циничный и усатый, облачившись в серебристый, как чешуя кривозуба, пиджак, он усмехается, воображая, сколько будет оторопелых улыбок, сколько именитых граждан при виде его почувствуют себя голенькими, но не знает Летучая Мышь, что у одного из них в кармане черно-бело-гнусные снимки, где запечатлен он сам; знал бы каждый человек, сколько людей его ежедневно разоблачают, думает со вздохом пес Эдгардо Клеща, вот уже неделю счастливо и бездомно обитающий в квартале. Среди тех, кто не зван на торжество, — синьора Клещ, нашедшая убежище в Швейцарии. Лемур испарился, типы из «Видеостар» рвут и мечут: у Сороки будет куча актрис, которых, может, удалось бы уговорить, а они не сумели раздобыть приглашение, но часа в три ночи позвонит один дружок, и можно будет всем кагалом куда-нибудь завалиться, похаять там место, где были до того, потом отправиться в другое, и так до зари.
Пьерина Дикообразина, дабы поскорей поставить мужа на ноги, приготовила ему протозойскую слякоть из протертых капустки и сардельки, каковую Крыса поглощает бешеными темпами. Федери занимается самоудовлетворением, несмотря на неурочный час (дело молодое). Тем временем в другом, более древнем и столь же благородном квартале комиссар Порцио перед зеркалом любуется своим синим костюмом оттенка каморры, надетым по случаю предстоящего знакомства с кланом Сороки. Довершают его наряд:
1. (по горизонтали) Ее курили Черчилль и Фидель Кастро.
12. (по вертикали) Им машет тот, кто уезжает.
16. (по горизонтали) Она порхает… по рубашке.
Что касается его подчиненных, все они либо в отпуске, либо при исполнении, за исключением солидного Олля, который отправился с невестой смотреть «Семь самураев».
Карло Хамелеон заряжает камеру и собирается в дорогу: поскольку ему надо поразмыслить, он хочет уйти под воду, поделиться своими сомнениями с морскими окунями; главное — забраться как можно дальше, может быть, в те клубы для отпускников, где, если не будешь развлекаться, тебя просто побьют. Главный Тормозила, наоборот, занят работой («мой отпуск — это моя работа»), а именно: осмыслением первого исторического шага сорочьей администрации — отныне хлебопекам вменяется в обязанность носить сеточку для волос.
О ночь в городе, лежащем на большой равнине, раскинувшейся в стране, которая плавает в море, о чувство головокружения, вызванное не множеством бесполезных звезд, но распространением по всему миру ярлыка «Made in Italy» уже не в виде неотесанных эмигрантов, а в безмолвном обличье прекрасных одеяний; воздушный бег шелковых призраков, грандиозный полет италийского ума, вот они, наши идеи — уже не по поводу свободы, а в применении к хлопку, легкому и приятному, как стиль модной коллекции (пусть они ею подавятся, говорит печальный и задумчивый Слон, сидящий в кресле и ничего не берущий в рот, как ни соблазняет его Слониха семью вуалями струганины). В соседней башне пьет и пьянеет Рак; у него тоже включен телевизор, где разглагольствует Великий Свинтус, — так прочь же отсюда, на свежий воздух! Выселенный Жираф подкрепляется один в закусочной только для жирафов — такие высоченные там стаканы. Крот подходит к окну: вечер выдался идеальный для звездолетов. Смертельно усталый Волчонок слышит сквозь полудрему, что мир ежедневно лишается драгоценной частицы, которой необходимо как можно скорее найти замену. Роза возвращается с моря. Лючия открывает свою таинственную сумку.
Именно в этот момент Лучо еще один знаменательный раз погружается в сон и попадает на виа Бессико. Одно за другим оглядывает он окна, и на мгновенье ему становится страшно, но он набирается мужества и ждет. Сейчас он узнает, кто это сделал, но сообщить уже не сможет; и все-таки он должен, подобно Леоне, подать хороший пример. За стеклами вырисовывается длинная тень. Слышно, как щелкает затвор заряжаемого ружья. Сколько же звезд! Стремительно растворяется окно.
Веет свежий ветерок — впервые за столько знойных дней. Оресте накрывает учителя простыней. На ночном столике для него приготовлен сверток. Внутри — книги, а сверху красивыми буквами выведено его имя — ОРЕСТЕ.
— Как же он ухитрился? — удивляется молодой доктор, осматривая пакет. — Ведь уже и не дышал.
— Браво, учитель! — говорит Оресте.
Он подходит к окну. Высовывается, как на китайской картине, и видит мальчишку, играющего в мяч. Как на картине, мальчишка смотрит вверх и машет рукой.
В эту ночь в квартале у реки никто не спит. Все наслаждаются доисторической свежестью. Огни, горящие в баре, освещают старых животных, звезды освещают саванну. Слон исполняет на фужере додекакобокалофонический концерт. Жираф возлежит на бильярде — ответственный подход к проблеме жилья. Глянцево-черный Моттарелло дремлет, завернувшись в скатерти, похожий на повелителя волхвов. — Сегодня особенно много звездолетов, — замечает Рак. — Это точно. Они хоть и похожи на звезды, на самом деле совсем-совсем другие, — отвечает Крот. — Тут нужен наметанный глаз. Некоторое время они безмолвствуют. Но разве это безмолвие? Это гудение далеких грузовиков, беседы марсиан, кошачьи шаги, шорох занавесок, за которыми — мир снов. Моттарелло, проснувшись, мурлычет заунывно-убаюкивающий мотив своих родных мест. — Абдул, — спрашивает Рак, — по-твоему, сегодня вечером холодно или жарко? — Нормально, — отвечает Моттарелло и мурлычет дальше. — О чем поешь? — Это песня моей земли, Эритреи. Про льва с реки Магиб. Но на ваш язык не переводится, в нем нет таких слов. — Учитель бы перевел, — говорит Рак. — Он все знает. Он тебе бы с ходу сказал, чем занят каждый китаец. — Межпланетный корабль! — орет Крот. — Я видел, как он приземлился у бензоколонки на автостраде. — Правильно сделал, только она сейчас и открыта, — замечает Рак. Из-под покрывала ночи возникают две ослепительные жемчужины — Лючия и Роза. — Вы откуда?
В это утро обитатели виа Бессико, проснувшись, увидели на фасаде СоОружения выведенное двухметровыми красными буквами имя ЛЕОНЕ. Все, кто проходят мимо, после недолгого раздумья вспоминают, что так звали убитого
В эту ночь в квартале у реки никто не спит. Все наслаждаются доисторической свежестью. Огни, горящие в баре, освещают старых животных, звезды освещают саванну. Слон исполняет на фужере додекакобокалофонический концерт. Жираф возлежит на бильярде — ответственный подход к проблеме жилья. Глянцево-черный Моттарелло дремлет, завернувшись в скатерти, похожий на повелителя волхвов. — Сегодня особенно много звездолетов, — замечает Рак. — Это точно. Они хоть и похожи на звезды, на самом деле совсем-совсем другие, — отвечает Крот. — Тут нужен наметанный глаз. Некоторое время они безмолвствуют. Но разве это безмолвие? Это гудение далеких грузовиков, беседы марсиан, кошачьи шаги, шорох занавесок, за которыми — мир снов. Моттарелло, проснувшись, мурлычет заунывно-убаюкивающий мотив своих родных мест. — Абдул, — спрашивает Рак, — по-твоему, сегодня вечером холодно или жарко? — Нормально, — отвечает Моттарелло и мурлычет дальше. — О чем поешь? — Это песня моей земли, Эритреи. Про льва с реки Магиб. Но на ваш язык не переводится, в нем нет таких слов. — Учитель бы перевел, — говорит Рак. — Он все знает. Он тебе бы с ходу сказал, чем занят каждый китаец. — Межпланетный корабль! — орет Крот. — Я видел, как он приземлился у бензоколонки на автостраде. — Правильно сделал, только она сейчас и открыта, — замечает Рак. Из-под покрывала ночи возникают две ослепительные жемчужины — Лючия и Роза. — Вы откуда?
В это утро обитатели виа Бессико, проснувшись, увидели на фасаде СоОружения выведенное двухметровыми красными буквами имя ЛЕОНЕ. Все, кто проходят мимо, после недолгого раздумья вспоминают, что так звали убитого