убранству покои.
Ничего лишнего! И кинулась под огромную юбку своей величавой гофмейстерины.
Ян Осмульский один, с одною саблей, встретил толпу.
Он убил двух или трех осквернителей царского достоинства и даже обратил толпу в бегство, но никто ему не помог. Алебардщики покорно сложили алебарды у ног своих. И он был убит. И растоптан.
— Где царица? — кинулись убийцы к Маринйным статс-дамам.
— Она в доме своего отца! — был ответ.
И тут наконец-то появились бояре. Покои царицы были очищены от лишних любопытных глаз.
Марина вышла из своего удивительного укрытия. Ее отвели в другую комнату. Приставили сильную стражу.
Дмитрий очнулся от потока воды — на него опрокинули ведро — увидел склоненные лица стрельцов. Это были новгородсеверцы, те, что пошли за ним с самого начала.
— Защитите меня! — сказал он им. — Каждый из вас получит имение изменника-боярина, их жен и дочерей.
— Государь! Дмитрий Иванович! Да мы за тебя головы положим!
Стрельцы устроили из бердышей носилки и понесли государя во дворец.
А во дворе разор. Все грязно, повалено, брошено. Алебардщики без алебард, опускают головы перед государем.
«Господи! — взмолился про себя Дмитрий. — Пошли мне милость твою, я буду жить одною правдой! Я очищу душу мою перед тобою, господи. Только не оставь меня в сей жестокий час».
Боярам донесли о возвращении Самозванца во дворец. Заговорщики Валуев, Воейков, братья Мыльниковы кинулись с толпою — убить врага своего. Стрельцы пальнули в резвых из ружей, и двое уж не поднялись с полу.
Но толпа росла.
Дмитрий, сидя на кресле, сказал людям:
— Отнесите меня на Лобное место! Позовите матерь мою!
Все мешкали, не зная как быть.
— Несите меня! Несите! — приказал Дмитрий и опустился на бердыши.
И тут через толпу продрался князь Иван Голицын.
— Я был у инокини Марфы, — солгал он людям. — Она говорит: ее сын убит в Угличе, этот же — Самозванец.
— Бей его! — выскочил из толпы Валуев.
Стрельцы заколебались и стали отходить от царя.
— Я же всех люблю вас! Я же ради вас пришел! — сказал Дмитрий, глядя на толпу такими ясными глазами, каких у него никогда еще не бывало.
— Да что с ним толковать! Поганый еретик! Вот я его благословлю, польского свистуна!
Один из братьев Мыльниковых сунул дуло ружья в царево тело и пальнул.
И уж все тут кинулись: пинали, кололи и бросили, наконец, на Красное крыльцо на тело Басманова.
— Любил ты палача нашего живым, люби его и мертвым!
Толпа все возрастала, и уже спрашивали друг у друга:
— Кто же он был-то?
— Да кто?! — крикнул Валуев. — Расстрига. Сам признался перед смертью.
Никто дворянчику, у которого вся одежда была в крови, не поддакнул.
Кому-то явилась мысль показать тело инокине Марфе.
Поволокли труп к монастырю, вывели из покоев инокиню.
— Скажи, матушка! Твой ли это сын? — спросил кто-то из смелых.
— Что же вы не пришли спросить, когда он был жив? — черна была одежда монахини, и лицо ее было черно, под глазами вторые глаза, уголь и уголь. Повернулась, пошла, но обронила-таки через плечо: — Теперь-то он уж не мой.
— Чей же!
— Божий.
Смущенная толпа таяла. Но пришли другие, которые не слышали инокиню. Потащили труп к Лобному месту.
Озорники принесли стол. На стол водрузили тело Самозванца. На разбитой лицо напялили смеющуюся «харю», маску, найденную в покоях Дмитрия, Этого показалось мало, сунули в рот скоморошью дудку.
Тело Басманова уложили на скамью, в ногах хозяина.
ЛитВек: бестселлеры недели
