охапку, усадил рядом и, захлебываясь нервным восторгом, принялся щебетать ему что-то умиленное и глупое и не мог остановиться.
Первое время Василек настороженно слушал его, пытаясь хоть что-нибудь понять в словесной околесице Кирилла, но, так ничего и не уразумев, снова стал оглядываться. Наконец он освободился из объятий Кирилла и сипло спросил:
— Что с ними? Что здесь произошло?
Блаженная улыбка сползла с лица Кирилла.
— Погибли все, Василек… — тяжело роняя слова еле выговорил он.
Василек вскочил, его затрясло, он не знал, что делать, в лихорадочном возбуждении пробежал вдоль тел, затем назад и с хриплым стоном снова сел на щебень. И застыл. Вид у него был взъерошенный и жалкий. Его трясло. Кирилл смотрел на него и ничего не мог сказать в утешение. У него не было слов.
Постепенно дрожь у пина стихла, и Кирилл услышал тихий тоскливый свист, словно заунывную песню далекого ветра. Василек пел прощальную песню и тихонько покачивался.
Кирилл опустил голову.
— Ничего, Василек, — процедил он сквозь зубы, — мы за них еще посчитаемся со смержами…
Свист оборвался, и пин, шатаясь, встал на ноги.
— Нет, — прошелестел пин, глядя куда-то в сторону. — Я не смогу. Ты прости меня, Кирилл…
И он медленно побрел прочь. По пути он споткнулся о василиск, нагнулся, схватил его за ремень и поволок за собой по щебню.
Кирилл недоуменно уставился ему вслед. Пин уже почти добрался до леса, и только тогда Кирилл словно очнулся, и его охватила неудержимая яростная злоба.
— Ах ты тварь! Предатель! Гнили же в лагере вместе!..
Он вскочил на ноги, в руках у него откуда-то очутился василиск, поднял ствол… и опустил его. Ярость схлынула также быстро, как и появилась.
«Как же это я так? Как я смог поднять на него василиск? Ведь он же свой. Такой же как я, как они… Как все в лагере…»
Кирилл понурил голову. Вольному — воля. И тут его мозг озарила яркая вспышка.
— Василек! — закричал он и, отбросив василиск в сторону, стремглав побежал за ним. — Василек, обожди!
Василек остановился и обернулся. Кирилл подбежал к нему и, запыхавшись, принялся судорожно рыться в карманах.
— Вот, на… это тебе… — Он совал пину в лапы сухие листья, затем вытащил трубку и тоже отдал. — Кури! Обязательно кури! Тогда смержи с тобой ничего сделать не смогут. А вот этим — прикуривай…
И он отдал пину и высокотемпературный резак Льоша.
— А ты?
— А я… У Портиша есть кресало — я возьму. — Кирилл перевел дух. — А может быть, все-таки…
Пин отвернулся.
— Нет, — прошелестел он. — Я не смогу… Извини меня, Кирилл.
И побрел в лес. Кирилл постоял немного, вздохнул и зашагал назад.
Он собрал все василиски, перенес их в лес и спрятал, оставив себе один. Затем он взял у каждого все, что мог, все, что могло пригодиться. У Лары — две иголки, у Портиша — кресало, у Испанца сапоги и остро отточенный, выправленный нож, очевидно, Испанец им брился, у Льоша — куртку. У Микчу же и у пинов ничего, кроме «сырных» наростов не было, но он их взял тоже.
— Вы меня простите, — говорил он, засыпая могилу. — Я не мародер. Вы бы меня поняли…
Затем он долго стоял над могилой — простым холмом щебня — и не мог заставить себя уйти. Был бы у него в руках обыкновенный немецкий шмайссер — какие он, еще будучи мальчишкой, находил с ребятами у себя в горах, на Земле: партизанские бои в горах были ожесточенные, и еще долгое время после войны там находили подобные трофеи, — он разрядил бы его весь без остатка в небо с ненавистью и болью. А так… Даже нечего было положить на этот скорбный холм, а крестов на братских могилах не ставят…
Солнце уже садилось за лесом, когда Кирилл, так ничего и не сказав над могилой, ушел с поляны. Ночевал он у какого-то ручья с железистой, насыщенной углекислотой водой: идти ночью по лесу опасался — как бы не попасть в паучью ловушку. Спал он плохо, все боялся пропустить рассвет, а когда рассвет серым туманом пополз по лесу, быстро вскочил на ноги, ополоснул лицо, съел два «сырных» нароста, запил водой и пошел дальше, на ходу скручивая самокрутку.
На Слепую Дорогу он наткнулся буквально сразу же. Оказывается, он и ночевал-то невдалеке от нее, метрах в пятистах. Кирилл приблизился к обочине, выглянул на дорогу, затем выбросил окурок и затушил его сапогом. Рядом в траве лежал какой-то слизняк, коричневый, длинный и плоский. Кирилл тронул его носком сапога, но он даже не пошевелился, и Кирилл отшвырнул его ногой вглубь леса. Слизняк вдруг ожил и, складываясь поперек, как гусеница, быстро пополз прочь.
«Ага, — хмыкнул Кирилл. — Значит, на меня Слепая Дорога уже не действует». Но на всякий случай свернул еще одну самокрутку и, закурив, вышел на дорогу.
Вдоль Слепой Дороги телеграфными столбами стояли огромные лопухи, широченными листьями закрывали ее сверху. «Значит, вот в чем тут дело», — понял Кирилл и поднял василиск. Но тотчас передумал и опустил раструб. Не стоило пока выдавать смержам свое присутствие.
Кирилл прошел немного по дороге, увидел на противоположной стороне густую заросль кустарника и забрался в нее.
«Здесь я и буду ждать», — решил он, устраиваясь поудобнее. Он уложил василиск на развилку ветви и улегся сам.
Ждать пришлось долго. Очевидно, сейчас в лагере шла утренняя проверка, затем у всех был час свободного времени, когда, сидя за бараками, можно было поболтать друг с другом, побриться, постирать одежду или просто поспать; потом раздача утренней похлебки и, наконец, отправка в Головомойку.
Кирилл все это время нервно курил одну самокрутку за другой, морщась от усиливающейся рези в желудке. Все-таки прав был Льош насчет этих самых листьев. Да и вообще он во всем был прав, что вначале очень бесило Кирилла в лагере. И смержи жестоко просчитались, выудив Льоша с Земли в лагерь. Недаром людей из более далекого будущего нет в лагере. Боятся их смержи, ох как боятся! Но и на Льоше они споткнулись. И пусть он погиб, пусть они сумели с ним в конце концов справиться, но он уже сделал свое дело. Такое наворотил, что теперь смержам на этой планете спокойно не будет! И он, Кирилл, в этом постарается!
Издалека послышался рокот драйгеров, и Кирилл, отбросив в сторону окурок, прильнул к прикладу василиска. Теперь только не спешить, пропустить пару драйгеров…
Рокот нарастал, и вскоре Кирилл увидел колонну. Драйгеры шли на средней скорости, мерно переваливаясь на ухабах, поднимая легкое облако пыли. Кирилл уже хорошо различал передний драйгер и лагерников, сидящих как статуи на платформе. Некоторых он узнал: краснокожего Индуса из четвертого барака, Нанон, японку О-Суми, здесь же было несколько пинов и двое длинных зеленых