Кралль, — чтобы делать свое дело, не лезть на рожон, не замараться, выйти сухим из воды, продержаться на плаву. — И добавляет: — Сейчас такие слова значат гораздо меньше, их надо понимать буквально. Слова вообще всё меньше значат».

Итак, в «Арбате» есть слова, от которых в 70-е годы читатель ожидал большего, чем мы сейчас. Читая эту книгу, стоит их вылавливать.

Судя по прессе тех лет, «Арбат», составленный автором из лучших ее репортажей, был молниеносно раскуплен — десятитысячного тиража в 1972 году оказалось недостаточно. Не будем забывать, что интерес к СССР был невелик, большая часть общества относилась ко всему советскому неприязненно, да и не станем обманываться: никто не рассчитывал увидеть правду в официальном издании. Объяснение популярности сборника можно найти в тогдашних рецензиях. Например, такое: «Превосходная книга… Ханна Кралль владеет сложным искусством задавать вопросы, тогда как другие начинают с ответов». <…> А еще рецензенты подчеркивали, что автор полагается на сообразительность польских читателей: «Она оставляет читателям зазор для додумывания, для самостоятельных выводов, не ведет за руку к главной мысли. И в результате говорит больше, чем можно выразить словами. Приятно, что к нам относятся серьезно, тем паче когда вокруг засилье беззастенчивой публицистики, обстреливающей нас из идеологических орудий оттуда, где следовало бы просто поставить точку».

Конечно, рецензии тоже подвергались цензуре, и разъяснить, что именно кроется за словом «больше», критик не мог.

— Похоже, никто не рассчитывал получить честную книгу об СССР, — говорю я Ханне, — а тут такой сюрприз.

— Честная… не слишком ли сильно сказано? — отвечает она. — Честность в данном случае — понятие относительное. Единственный текст, где мне удалось протащить контрабандой упоминание событий тридцать седьмого года, это «Кусок хлеба» о поляках из польской деревни Вершина.

Речь идет об истреблении поляков в СССР в 1937 году. По распоряжению Сталина, по приказу тогдашнего главы НКВД Николая Ежова, прозванного из-за маленького роста Кровавым Карликом, выстрелом в затылок были убиты сто одиннадцать тысяч поляков — намного больше, чем в 1940 году в Катыни. <…>

В нынешнее издание «Арбата» Ханна Кралль добавила один, более поздний, репортаж. Он называется «Мужчина и женщина», написан в начале 90-х, спустя двадцать лет после выхода первого издания сборника, когда у нас в Польше уже произошла смена строя. Что автор хотела этим сказать?

— Репортаж писался другим почерком, — поясняет Ханна. — Так должен был быть написан «Арбат» — если бы тогда я могла и умела так писать. И если б уже появились слова, которые раньше появиться не могли. Да и вообще всего этого текста раньше быть не могло.

Вот так новое издание «К востоку от Арбата» свидетельствует, что авторский стиль зависит не только от развития писательского мастерства — его формируют и обстоятельства.

Мариуш Щигел

К востоку от Арбата

Кусок хлеба

Из Польши ехали три недели.

Сначала остановились там, где сейчас поселок Черемхово. Огляделись: поехали дальше! Приехали в Тихоновку. Там был густой березовый лес и росла земляника. Досыта наелись дармовой земляники, огляделись: поехали дальше! Приехали в Вершину. Огляделись… Хотели ехать дальше, но дальше была только тайга, и они остались в Вершине навсегда.

Дорога до Вершины

Автобус ходит ежедневно за исключением тех дней, когда идет дождь, когда снегопад, когда весенняя и осенняя распутица или когда по дороге не проехать — из-за дождя, грязи и снежных заносов.

В тот день не было ни дождя, ни грязи, ни снежных заносов, и водитель сказал, что, скорее всего, доедем.

Из Иркутска мы выехали в пять утра. В шесть пошел дождь. В семь дорога превратилась в котловину, заполненную густой жирной глиной. Автобус встал. Водитель вышел и внимательно осмотрел глиняный ком, в котором буксовали колеса. Понятно было: обдумывает тактику. Кивнул (мы мысленно улыбнулись: придумал!) и сел за руль. Через пятнадцать минут автобус выбрался из глины. Проехали двести метров. Автобус встал…

— Ничего, — говорили женщины, успокаивая плачущих детей, — посидим, отдохнем…

Все понимали: дождь. На то она и тайга, чтобы в дождь через нее не проехать. Хорошо хоть дорога есть и — если нет дождя — к ним ходит автобус. Почти год уже как ходит.

Стали вытаскивать припасы: пирожки, крутые яйца, хлеб. Кто-то запел: Любимый Иркутск — середина земли…^[4] Женщины поудобнее укладывали детей. Шофер обдумывал детальный план покорения очередной глыбы.

Через два часа дождь прекратился. Мы проехали километров сто и услышали треск.

— Всё, — пробормотал водитель. — Вал лопнул.

— Что случилось? — спросили сзади.

— Ничего, вал.

— А, вал.

Мы снова взялись за пирожки. Ели и пели: …середина земли, кружа по окрестным деревням в поисках мастерской, а потом разыскивали механика, а потом ждали, пока механик спаяет вал. Никто не нервничал, не ругался, не удивлялся и не давал советов водителю. Через два часа отправились дальше.

Спускалась холодная сибирская ночь. Мужчина вполголоса что-то рассказывал, женщина сонно напевала… Автобус затормозил. Вошел кто-то высокий, сутуловатый и обратился к стоящим на остановке. В тишине сибирской ночи, на дороге через вековую тайгу, заглушая негромкий шорох русских слов, прозвучало с силезским выговором:

— Ну, девки, сядойта, че́го стоите…

Я поняла, что Вершина и вправду существует.

В гостях у Петрасов

— Потяни носом, Ханя, — сказал Петрас. — Какой воздух чуешь?

— Свежий…

— Польский воздух, Ханя, польский. Нюхни еще разок. Ну? А ты что думала! Хоть в России, хоть сибирские — мы тебе не поляки, что ль?

Вошли в дом.

— Не тушуйся, Ханя, заходи.

Петрасьва уставилась, как на привидение:

— А мне нынче белье белое снилось… Поспада́ло с веревки, я и давай подбирать. Поутру говорю Бронеку: жди какую-никакую прибыль — и вот, нате, девка из Польши приехала. А че́го ты вся такая зеленая?..

— Да дорога эта…

— Хелька, ну-ка принеси капли!

— От болести или от слабости?

— Все неси.

Еще меня напоили отваром корня, который растет в тайге, и подслащенной сивухой («пей, Ханя, пей, сама гнала»), и «Московской» с имбирем, по-бурятски, и я почувствовала, что ко мне возвращаются силы и я могу отвечать на любые вопросы Петрасов.

— Ты из какой губернии, Ханя?

— По железной дороге в