бесконечности!
Тщетно было ей толковать, что «ниточка» дошла до нее только потому, что кто-то другой жертвовал собой для ее предков, и вот теперь — ее очередь…
— Я была заносчива, — твердила она, — я не думала о них… Я заглушала их голос в себе. Но еще можно! Еще не поздно, Берки! Я вернусь, у меня будет ребенок! Не можешь же ты убить ребенка, Берки!
Она срывалась на крик:
— Я хочу иметь ребенка! Спаси меня, Берки!
Она плакала, раскачиваясь, причитала:
— Никогда, никогда уже не встретимся мы! Нам не суждено будущей жизни, Берки! Никогда мы с тобой уже не встретимся! Мы обречены на смерть, каждый из нас порознь! Никогда не возродимся мы вместе в одном человеке и не умрем вместе в нем же! Ты был гордец, Берки! Ты гордился даже передо мной. Твой отец человечнее. Он не щеголял горечью, хотя кто же из нас не знает ее?! Если б ты не ушел от него, он подарил бы тебе все — даже настоящую плоть. Он сделал бы это для тебя! Но ты — гордец! «Второй бог, — кричал ты, — уже не бог! Саваоф N 2 смешон!» Ты бы и сам мог сделать настоящую плоть, если б не был занят другим! И вот ты везешь эту плесень. Вот оно, твое Иное, Берки! Твое Новое! Мерзкая плесень — и для нее ты убиваешь меня! Но разве ты знаешь будущее людей? Разве тебе известно, куда идет человечество? Разве нет уже в нас неведомого? Разве не ждет оно только пищи себе? Только знака? Ты носишься со своим Филиформисом лишь потому, что нашел его за десятки световых лет от Земли! Но разве мы с тобой — это не то неведомое, что хотело жить, хотело испробовать себя?! Вспомни, как я тебя спасала! Я была возле, когда ты боялся! Неужели ты убьешь меня?! Я ведь любила тебя, Берки! Я и сейчас люблю тебя! Не было никакой Планеты Счастья — была только наша любовь! Только любовь — не планета! Никогда не любила я работу так, как тебя! Никогда не хотела я открытий больше, чем счастья, Берки!
Она твердила, что человечеству не нужен Филиформис, потому что само человечество еще юно: именно-де поэтому человеческий детеныш, подброшенный животному, не человек. Природа в человеке еще не перестала пробовать себя, человек и до сих пор способен вернуться назад, к своим истокам, и пойти вперед новым путем.
Но тут же, заговорив о Пятой, она забывала хваленую юность человечества.
— Все идти и идти — до каких пор? — стонала она.
Она бредила:
— Какой синий воздух… Как хорошо… Неси, неси меня, Берки! Я счастлива… Берки, мой Берки. Для счастья, это верно. Человек создан для счастья… О, Берки, как здесь хорошо!
«Человек создан для счастья» — разве это верно? Мало того, что он не создан, но и счастье — не главное для него. Человек создан для счастья — это все равно что сказать: ученик создан для пятерок, или же — цирковые животные созданы для того, чтобы получать свой кусочек сахара. Человек сделан так, чтобы идти. Счастье — только награда, которой подогревается наше рвение. Мгновенная награда — та монета, которой расплачивается с нами Дорога. Дорога, которой не будет, если по ней никто не пройдет. Не потому ли счастье так коротко? Не потому ли оно так быстро тускнеет, стоит нам остановиться, чтобы получше вкусить его? Иногда мы пытаемся обмануть Дорогу, украсть у нее больше счастья, чем нам причитается, — оно уже не то. Настоящее счастье дает только Дорога, только тем, кто идет вперед… Едва мы поворачиваем назад, как вспыхивает индикатор, показывающий, что мы отклонились. Индикатор, всегда настроенный по направлению «вперед», как стрелка компаса по магнитному полю Земли. Что из того, что сегодня север впереди, а завтра — позади? Значит, мы повернули. Что из того, что сегодня стрелка указывает, как на счастье, на то, что вчера еще было обыденным? Значит, ты отброшен назад и тебе нужно снова отвоевывать то, что вчера лежало под рукой. Человек должен идти. И если счастья так много, что идти он уже не может, тогда человек жаждет даже несчастья — лишь бы Дорога снова приняла его. Последние дни жизни Марту преследовала навязчивая идея, будто я убиваю ее Нитевидным для того, чтобы она не могла рассказать людям о Планете Счастья. Марта решила, что я скрою от людей существование Пятой, потому что хочу обречь людей на вечную Дорогу. Она выцарапывала тайные надписи на стенах, прятала всюду записки людям. Твердила координаты Планеты Счастья, надеясь, верно, что в какой-нибудь из бесчисленных механических памятей корабля это как-то удержится. А может, она воображала, что уже видит людей, говорит с ними. — Не верьте, не верьте ему, — твердила она. — Слушайте: Пятая! Вы поняли? Пятая планета! Иногда, впрочем, она говорила и со мной, только глядела мимо, туда, где был воображаемый я. …Ну, что еще об этом? Она умерла. Она умерла, не приходя в себя, и в последние минуты, уже с закрытыми глазами, искала меня, искала рукой мой ящик, мою «обшивку».
Не правда ли, ты доволен, Берки? Ну, пусть не доволен; доволен — не то слово. Это служит тебе — выразимся так — горестным утешением. Она ведь искала тебя, искала в последнюю минуту. Пусть это было бессознательно — тем более, не правда ли, Берки? Таким образом, можно, пожалуй, и пренебречь всем, что было сказано до этого. Конец — всему делу венец. В последнюю минуту она уже не бредила Планетой Счастья — она искала. Искала тебя… Все как-то путается в моих мыслях… Главное, что она искала. В последнюю минуту она снова вступила на Дорогу. Но что, если действительно мы просто обречены на эту дорогу, на неустанные поиски? Артем говорил, что, прекратив поиск, мы перестанем быть человечеством. Может, в этом-то и все дело?! Из нас, из недр нашего «я» звучит вечный приказ, вечный звонок: «Вставайте! Пора! В дорогу!» Из недр нашего «я», когда-то в борьбе за место под солнцем сложившегося так, чтобы искать, и поэтому выжившего. Древний приказ, древний зов… Он звонит внутри, как… ну, скажем, как биологический будильник, от исправности которого когда-то настолько зависела наша жизнь, что они слились в нерасторжимое единство: мы живем, пока этот будильник звенит в нас и пока мы откликаемся, поднимаемся на этот зов. И вот нам уже нет соперников на Земле, и кроме того, что сами же мы натворили, нет, видимо, ничего во внешнем мире, что вынуждало бы нас на поиск. Нет, как, впрочем, и не было, никакого вселенского смысла в нашем поиске. Просто когда-то мы выжили, потому что искали, и отбор закрепил, как жизненно необходимую, эту потребность искать. Мы не способны к блаженству однообразного существования, в котором вечность, тождественная себе. Мы ищем. Мы не можем не искать, если хотим жить. И, видя, что от этого зависит наша жизнь, считаем, что в этом есть глубокий смысл.
Но нет,
* * *
«Человек создан для счастья» — разве это верно? Мало того, что он не создан, но и счастье — не главное для него. Человек создан для счастья — это все равно что сказать: ученик создан для пятерок, или же — цирковые животные созданы для того, чтобы получать свой кусочек сахара. Человек сделан так, чтобы идти. Счастье — только награда, которой подогревается наше рвение. Мгновенная награда — та монета, которой расплачивается с нами Дорога. Дорога, которой не будет, если по ней никто не пройдет. Не потому ли счастье так коротко? Не потому ли оно так быстро тускнеет, стоит нам остановиться, чтобы получше вкусить его? Иногда мы пытаемся обмануть Дорогу, украсть у нее больше счастья, чем нам причитается, — оно уже не то. Настоящее счастье дает только Дорога, только тем, кто идет вперед… Едва мы поворачиваем назад, как вспыхивает индикатор, показывающий, что мы отклонились. Индикатор, всегда настроенный по направлению «вперед», как стрелка компаса по магнитному полю Земли. Что из того, что сегодня север впереди, а завтра — позади? Значит, мы повернули. Что из того, что сегодня стрелка указывает, как на счастье, на то, что вчера еще было обыденным? Значит, ты отброшен назад и тебе нужно снова отвоевывать то, что вчера лежало под рукой. Человек должен идти. И если счастья так много, что идти он уже не может, тогда человек жаждет даже несчастья — лишь бы Дорога снова приняла его. Последние дни жизни Марту преследовала навязчивая идея, будто я убиваю ее Нитевидным для того, чтобы она не могла рассказать людям о Планете Счастья. Марта решила, что я скрою от людей существование Пятой, потому что хочу обречь людей на вечную Дорогу. Она выцарапывала тайные надписи на стенах, прятала всюду записки людям. Твердила координаты Планеты Счастья, надеясь, верно, что в какой-нибудь из бесчисленных механических памятей корабля это как-то удержится. А может, она воображала, что уже видит людей, говорит с ними. — Не верьте, не верьте ему, — твердила она. — Слушайте: Пятая! Вы поняли? Пятая планета! Иногда, впрочем, она говорила и со мной, только глядела мимо, туда, где был воображаемый я. …Ну, что еще об этом? Она умерла. Она умерла, не приходя в себя, и в последние минуты, уже с закрытыми глазами, искала меня, искала рукой мой ящик, мою «обшивку».
* * *
Не правда ли, ты доволен, Берки? Ну, пусть не доволен; доволен — не то слово. Это служит тебе — выразимся так — горестным утешением. Она ведь искала тебя, искала в последнюю минуту. Пусть это было бессознательно — тем более, не правда ли, Берки? Таким образом, можно, пожалуй, и пренебречь всем, что было сказано до этого. Конец — всему делу венец. В последнюю минуту она уже не бредила Планетой Счастья — она искала. Искала тебя… Все как-то путается в моих мыслях… Главное, что она искала. В последнюю минуту она снова вступила на Дорогу. Но что, если действительно мы просто обречены на эту дорогу, на неустанные поиски? Артем говорил, что, прекратив поиск, мы перестанем быть человечеством. Может, в этом-то и все дело?! Из нас, из недр нашего «я» звучит вечный приказ, вечный звонок: «Вставайте! Пора! В дорогу!» Из недр нашего «я», когда-то в борьбе за место под солнцем сложившегося так, чтобы искать, и поэтому выжившего. Древний приказ, древний зов… Он звонит внутри, как… ну, скажем, как биологический будильник, от исправности которого когда-то настолько зависела наша жизнь, что они слились в нерасторжимое единство: мы живем, пока этот будильник звенит в нас и пока мы откликаемся, поднимаемся на этот зов. И вот нам уже нет соперников на Земле, и кроме того, что сами же мы натворили, нет, видимо, ничего во внешнем мире, что вынуждало бы нас на поиск. Нет, как, впрочем, и не было, никакого вселенского смысла в нашем поиске. Просто когда-то мы выжили, потому что искали, и отбор закрепил, как жизненно необходимую, эту потребность искать. Мы не способны к блаженству однообразного существования, в котором вечность, тождественная себе. Мы ищем. Мы не можем не искать, если хотим жить. И, видя, что от этого зависит наша жизнь, считаем, что в этом есть глубокий смысл.
* * *
Но нет,