много. Но больше у тебя ничего не осталось: только свет да питье. А еще я, я остался. Скоро твоя душа отлетит, Лена. Скоро она будет далеко-далеко.
Вернер не может отвести глаз от лица этой женщины, и внезапно слышит, что Лора плачет. Плач скоро переходит в рыдания, отчаянные, неукротимые рыдания, но Вернер по-прежнему не может отвести глаз от лица этой женщины.
— Леопольд… знаешь… знаешь… — Лора выдавливает из себя слова, с трудом выдавливает каждое слово. — Я… я надеялась, что… что у нее все плохо. Я на это надеялась… правда надеялась, Леопольд, понимаешь? Но не верила, сама в это не верила. И уж точно не думала, что… что все вот так…
Лора захлебывается рыданиями и не может больше говорить. Уронив голову на сумку, она громко ревет — Вернер никогда не слышал, чтобы она так ревела. И все равно он по-прежнему не может отвести глаз от лица этой женщины.
Леопольд увозит Лору из комнаты, а Вернер все еще таращится на лицо Лены. Его чарует этот помертвевший лик, в котором, несмотря ни на что, таится прежняя красота. И тут глаза Лены приходят в движение, взгляд вперивается в Вернера, и Вернеру кажется, будто она ему улыбается.
— Тогда, давно, — слышит Вернер собственный голос, — это было потрясающе. Я никогда этого не забуду.
Лена вновь переводит взгляд на окно, но Вернер уверен, что она его поняла. С улыбкой он выходит из комнаты.
Лора ждет у распахнутой двери.
— Поехали, Вернер, поехали.
— До свидания, Вернер, всего хорошего, — говорит Леопольд, словно между ними произошел долгий, эмоциональный разговор.
— До свидания, — отвечает Вернер, взгромождая кресло-каталку с Лорой и ее сумкой себе на живот.
И снова он считает ступеньки каменной лестницы, их двадцать, и ни одна не позволяет ему оглянуться хоть на полсекунды. А затем они снова едут, и Лора говорит:
— Нам нужен яблочный сок, Вернер, нам непременно нужен яблочный сок.
Через несколько минут они уже находят биолавку. Вернер сдает пустые бутылки, покупает новый ящик мутноватого натурального сока и ставит его возле пассажирского сиденья. А затем, едва они выезжают на автобан, Лора засыпает. Просыпается только после Лейпцига.
— О боже, Вернер, подарок.
Это первое, что она произносит.
Она достает подарок из сумки, разворачивает его: маленький коричневый берлинский медведь в капитанской фуражке.
— Их покупают туристы, — говорит она. — Но он мне так нравится, такой хорошенький, — она кладет подарок обратно в сумку. — Хочешь бутерброд с колбасой, Вернер?
— Нет, спасибо, — отвечает Вернер, а Лора говорит:
— Ну и ладно. Я тоже не хочу.
Она закрывает глаза и снова засыпает. Спит и спит, и Вернер спрашивает себя: а что, если она больше не проснется, не проснется никогда? Что, если она мертва? По-настоящему мертва. Он гонит эту мысль. Не то чтобы он ее стыдится, но какой смысл об этом думать?
Только на Вихертштрассе Лора просыпается.
— О боже, Вернер, я же совсем ничего не пила.
Это первое, что она произносит.
— Впрочем, какая разница, завтра будет новый день.
— Да, — откликается Вернер, и ему вспоминается, как Лена каталась по улице вверх и вниз. Словно перышко, записывал он на листочке, которое парит над землей.
Он паркуется перед подъездом, и больше всего ему хочется оставить Лору в машине и просто уйти. Он знает, что никогда так не сделает, а Лора говорит с подытоживающей интонацией:
— Так, Вернер, теперь отнеси меня наверх, и тогда ты наконец-то освободишься.
Перевод Д. Андреева
Перевод Д. Андреева
