уезжать ни из города, ни даже из своего квартала, как раз тогда ей перешел по наследству от бабушки и дедушки дом на побережье. Кэти никогда не сожалела о карьере, которую могла бы сделать, если бы захотела. До того, как ее бросил муж, ей, кажется, не часто приходилось держать удары судьбы, случались лишь привычные для обыденной жизни испытания.

Смерть бабушки, дедушки и недавняя скоропостижная кончина отца сказались на всей семье, но, в особенности, изменили поведение ее матери.

В таком приглаженном и счастливом мире, почти лишенном неприятностей, разрыв с первым и единственным мужчиной после восемнадцати лет совместной жизни оказался настоящей трагедией и привел, как говорят психиатры, к полному опустошению. Мир пациентки рухнул в одночасье, и последующие за расставанием месяцы она блуждала в руинах идеальной картинки своей жизни, не в силах перевернуть эту страницу. Стоит учесть, что расставание с мужем протекало на фоне крайне тяжелых обстоятельств, в период беременности.

Пока она ждала второго ребенка, муж ушел к Малу — коллеге из юридического отдела службы водоснабжения, она тоже от него беременна. Так Тони становится отцом двух мальчиков с разницей в возрасте в три месяца. Отягощающее, но немаловажное обстоятельство в данном случае — ребенок любовницы, который родился раньше, лишает Кэти своего рода привилегии. В заключении психиатр — дипломированный специалист в области тропической медицины, экстраполирует. Он отмечает, что в Африке в структуре полигамных связей сын, родившийся первым, играет референтную роль для остальных братьев. Возможно, этот пример определил отношение Кэти к сыну: он для нее — слабее и ущербнее ребенка соперницы. Она потеряла уверенность в себе. И погрузилась в состояние самоотрицания, которое усугубилось постоянным, паническим страхом за здоровье ребенка, на которого она переносит свои фантазмы о смерти.

Помимо латентной паранойи, которую можно если не простить, то хотя бы объяснить ввиду обстоятельств, психиатры констатировали у пациентки и некоторую степень психической ригидности. Чувство долга, доведенное до самоотречения, готовности к самопожертвованию компенсировалось чувством удовлетворения от проделанной работы и признания своих заслуг. Она восприимчива к оценке окружающих, которая непременно должна соответствовать реальной ее сущности. Кэти — обворожительное дитя, примерная ученица, любящая жена, заботливая мать. На работе она без труда прошла все ступени карьерной лестницы госслужащего, и является начальником отдела. Отсюда можно сделать вывод об образцовой истории жизни.

Психиатры также установят, что она привязана к материальному, в особенности к дому на побережье — идеальное место для убежища — и ко всем предметам, которые в нем находятся. Она не хочет, чтобы их разбрасывали и даже трогали. Каждая комната имеет свое предназначение, и она его сохранила с помощью давнишней обстановки, безделушек на мебели и картин на стенах. Она не захотела, чтобы Тони поставил проигрыватель в гостиной, и если уж быть телевизору, то только тому, который еще бабушка с дедушкой купили. Со дня их смерти, здесь ничего не изменилось. Тони пришлось временно складировать вещи, компьютер, принтер, все свое добро в беседку, точнее, в пристройку в саду, вместе со снаряжением для подводной охоты и рыбалки на крупную рыбу, рядом с едва ли допустимой грудой спортивного хлама.

Тони шутил: «Я будто в доме покойников живу, а не у себя. У меня даже комнаты своей нет, в спальню к Кэти мне разрешено приходить только, если не буду скрипеть на лестнице, а то еще призраки вдруг проснутся». Он жаловался: «Я — король кондиционеров, я установил их всем соседям, а у себя в доме — летом закрываю ставни, зимой — включаю котел. Вот так и живем».

Он также утверждает, и это не пустые слова, на то указывают свидетели, что Кэти ничего никогда не выбрасывала, все хранила, и все восемнадцать лет держала в шкафу одежду дедушки и бабушки. Поскольку речи об установке хотя бы еще одного шкафа и быть не могло, они жили в большом доме, но с хронической нехваткой места. — «Короче говоря, — потешался Тони, — порядок в моих вещах был только тогда, когда они оказывались в корзине с грязным бельем или в стиральной машине. Стоило только что-нибудь постирать, как тот час оно перебрасывалось из комнаты в комнату, и свободного места не оставалось вообще. Свои рубашки, например, я чаще находил на гладильной доске, чем в ящике комода. И ничего лучше „очень организованная Кэти“ не придумала, чем складировать в отдельной комнате, так называемой „бельевой“, чистые вещи вместе с грязными. В общем, единственное, что было у нас общего в этом доме — это, собственно, бельевая!»

3

— Где ребенок? — спрашивает Джефф.

Кэти указывает рукой на лестницу. Он хочет на него посмотреть. Оба тихонько поднимаются наверх. Она открывает дверь бельевой, там есть стиральная машина, сушилка, гладильная доска с утюгом. В кресле — груда чистого белья. В корзине — головкой вниз на сложенной вдвое белой простынке лежит малыш.

— Такой маленький! — умиляется Джефф.

— Плохо растет, не может догнать сверстников, — расстроено говорит Кэти.

— Не нужно класть его на живот, — предупреждает Джефф. — Ты никогда не слышала о внезапной младенческой смерти?

Своего первенца она всегда так клала, ей акушерка показывала.

— Но с тех пор многое изменилось, — возражает Джефф. — Это неправильное положение, частая причина смерти новорожденных.

Кэти кажется, что она — плохая мать. Там же, в прачечной она представляет своего ребенка мертвым. Она закрывает глаза. Ей жутко.

— Мальчик? — спрашивает Джефф.

Кэти кивает.

— И зовут его?

Кэти молчит. Вспоминает.

— Камиль.

— Мальчика-то?! — удивляется Джефф.

— Камиль-Анжело, — уточняет Кэти.

Его собирались назвать Анжело, просто, Анжело. Тони давно хотел второго ребенка. Если бы это зависело только от него, то Анжело родился бы сразу после Оливье. Но всегда находилась уважительная причина повременить с беременностью, которая для обоих была желанной, но для которой она никак не могла подобрать нужный момент — конкурс госслужащих, обустройство нового дома, его новая работа в фирме по установке кондиционеров, сердечный приступ ее отца. Но возраст поджимает — в тридцать восемь лет следовало, наконец, решиться…

— Почему? — спросила судья. — Вы тогда могли сделать амниоцентез?

Адвокат пришел в удивление. Он не понимал, почему судья прервала рассказ Кэти. Почему вмешалась, хотя должна была оставаться беспристрастной.