спрашивай у меня советов. Разговор на эту тему окончен».

Кстати о Тони. Она вспомнила их первую, одну из первых, встреч после рождения ребенка. Она прямо в лоб так ему и сказала, только об этом и думала, что он отдал имя их общего ребенка сыну другой женщины, тем самым толкнул ее на крайние меры. Он неумело оправдывался. Ему тоже нравилось это имя, Малу его сразу одобрила, они дали его своему ребенку не со зла.

Не со зла, ах как? «Анжело» — это для нее. Она его придумала.

Тони отшучивался:

— Ну же! Ведь не ты придумала «Анжело». Так звали моего дедушку. Это имя всегда было в моей семье.

А потом он принялся ее успокаивать: это не мешает ей назвать их общего ребенка так же — кстати, она так и сделала позже, дав ребенку двойное имя. Он находил оригинальной мысль дать братьям от разных браков одно и то же имя. Так и сказал: «Оригинально».

Психиатры отметили, что больше всех ее разочаровал Тони. Мало того, что он — неверный муж, который изменяет ей с так называемой «лучшей подругой», так он еще и сводит на нет всю невыносимость ее положения. Над ней насмеялись как над женой, теперь вот насмехаются над ее горем, а она, униженная, даже не может добиться, чтобы ее положение признали чрезвычайным. У нее отняли право на трагедию — а ведь это могло вернуть ее к жизни. Ее лишили драмы, пережив которую она могла бы восстановиться. Она объяснила психиатрам, что Тони — все тот же, но сам на себя не похож. Она думала, что все о нем знает, а теперь осознает, что имеет дело с недоумком, который несет какую-то чушь. Ему не понять, что творится у нее в душе и в голове. Кэти говорила ему:

— Ты не понимаешь меня.

— Если бы ты со мной больше общалась, я бы знал, о чем ты думаешь. Как я, по-твоему, могу знать то, о чем ты мне не говоришь?

Он объяснял ей, что обоим Анжело, может, придется жить рядом, что они — братья, что у них одна фамилия, и почему бы не одно имя, что они, может, будут ходить в одну школу, и что лично для него, для Тони, они — равны. Он еще не решил, женится ли он на Малу. «Зачем вообще жениться!» — сводил он практически на нет все, что они построили вместе — и развод с Кэти делу не поможет. Конечно, если она захочет начать новую жизнь, он не будет препятствовать, а пока оставим все как есть. Все решим, не надо мутить воду. Нужно принимать ситуацию такой, как она есть, то есть «оригинальной», и даже «забавной», — добавляет он! Но она страшно злится, и он прекращает шутки.

— Ребенок Малу — случайность. И что теперь? Аборт? Тебе самой это не надо. Так что?

Именно тогда она узнает, что Камиля он ей сделал в качестве компенсации, чтоб ей не было обидно. Какая забота!

Снова обрести почву под ногами ей поможет только закон, ни мамин, ни мужа, а настоящий закон, правосудие. Она говорит о разводе, адвокате, алиментах. А он — о рыбалке, об отпуске в Доме отдыха, туда можно с детьми. Она просит раздела имущества и раздельного проживания. Он отвечает, что нужно быть «современными». Он не плюет на ее, он никого не собирается бросать, он хочет видеть своих сыновей. Так и говорит с гордостью в голосе: «Своих сыновей». Нет, для него они абсолютно равны.

Она также упоминает о нестерпимом положении в юротделе, когда она узнала, что Малу ждет от него ребенка. Невыносимые встречи с той, которая работала рядом, и через чей кабинет нужно было пройти, чтобы попасть в свой. Декретный отпуск временно разрешил проблему. И опять Тони нашел свой вариант, вышел победителем. Он заранее подумал об этом, Малу ведь больше не хочет сталкиваться с ней каждый день в одном и том же месте. Тогда Малу увольняется, и он берет ее в фирму по кондиционерам. В отдел «пиара»!

5

Когда Кэти излагала адвокату распорядок своей жизни, говорила она в основном о юридическом отделе службы водоснабжения. Упоминала старинную бастиду городка Паланс, в каких-нибудь десяти минутах от ее дома, которую мэрия Марселя давно отвела под управления вспомогательных служб администрации: первый этаж с милейшей консьержкой, чья деятельность сводилась к расфасовке почты, которую она разносила в десять часов утра с усталой улыбкой, давая понять, что бесполезно ждать от нее каких бы то ни было дополнительных услуг; лестница из кованного железа и неровная терракотовая плитка на полу — основная причина травм на рабочем месте, каковых по статистике здесь было больше, чем в других зданиях администрации, массивная дверь, раскрашенная под «землю Прованса» — в любимых тонах дирекции — желто-розовых. В первом кабинете сидел начальник юридического отдела — гигантская бледно-коричневая жаба, которая охраняла вход, восседая за столом, где и задерживались посетители. В левом углу стоял стол постоянно меняющейся практикантки, а дальше, в смежной комнате, прямо напротив двери, на фоне монументального зеркала в желто-розовой раме под «землю Прованса» разложилась Малу.

В отличие от американских госслужащих, чья публичная жизнь и освоенное пространство умещается в картонной коробке, которую они забирают с собой, увольняясь, служащие юротдела распределились и пометили территорию впечатляющим образом. То, как Малу укоренилась в пространстве, обустроила свое рабочее место, захламила общественную площадь всякими украшениями, выставила на показ личное, превосходило все, что только можно было себе представить. Мало того, что она поставила свой стол прямо в центре кабинета, спиной к мраморному камину, рядом с большим окном, она еще и монументальное зеркало заняла: подсунула за раму открытки, а потом прилепила прямо на него рисунки своих детей (их у нее уже было двое) — плоды детского творчества, в которых отпрыски изливали любовь к мамочке и чего-нибудь желали по любому поводу. Посетители, которые садились напротив нее, имели дело не просто с секретаршей дирекции, а с самой красивой мамой на свете, что вроде бы способствовало приятному общению.

На полке камина из трехцветного мрамора редкой породы, который добывали в ныне заброшенных карьерах горы Сент-Виктуар, были выставлены семейные портреты: дети всех возрастов и, конечно, папа Франк — заядлый спортсмен, которого камера запечатлела в минуту славы — вот он мчится со скоростью света под парусом, в вихре огромной волны на серферной доске, на горном велосипеде, на лыжах и везде семья вместе с ним в едином порыве. Они все просто обожали спорт, и, такое чувство, что только и делали, что веселились, тусовались, словом, которым Малу обозначала все, что ни попадя, «отрывались по полной».

Письменный стол также являлся постаментом для фотографий, сувениров, флажков, всяческих безделушек, которые ее забавляли, но вызывали недоумение у