памяти, что были когда-то вместе.

— Не вытравим, не надейся. Я эти два года старался — не получается. А впоследствии Юра не даст. Он еще спросит тебя — где мой отец?

— Не раз спрашивал. Я отвечала: нет отца, не думай об отце, хватит с тебя мамы.

— Всегда ли будет хватать? Ты, вероятно, еще добавишь, если уже не говорила, что отец плохой, что ты его выгнала, что он недостоин любви и уважения…

Она сказала с вызовом:

— Уже говорила и ты это мог услышать от самого Юры. Не бойся, я его не накажу за то, что он тебе проболтался. Да, именно так о тебе говорила, не собираюсь скрывать. Имеешь возражения?

Он пожал плечами.

— Мои возражения тебе — пустяк! Юра будет иметь возражения, когда подрастет. Ты об этом подумала? Когда-нибудь он захочет узнать не только от тебя, кто я. И услышит обо мне от других. И составит обо мне собственное мнение. Тебя это не страшит?

— Чего ты хочешь? — спросила она, бледнея. — Я запретила тебе приходить к нам! Зачем ты пришел?

— Уже докладывал тебе. Раньше ты брала деньги для Юры, теперь отказалась. Хочу выяснить — что еще случилось? Почему надо так усиливать месть мне? Какие свалились новые напасти?

— Что называть напастями? — она с усилием улыбнулась. — Для меня это скорей приятное. Была техником, перевели на новую должность. Двадцать рублей прибавки.

— И по случаю двадцатирублевой прибавки ты отказываешься от моих восьмидесяти? У тебя не только своя логика, но и. своя особая математика.

— Какая уже есть. Буду жить по своей логике и по своей математике. Тебе помешать не удастся.

— Я имею право хоть при помощи денег участвовать в воспитании своего сына.

— Я отказываю тебе в этом праве!

Он долго смотрел на нее.

— Вряд ли это тебе удастся.

— Не брать денег? А чему здесь удаваться? Не возьму — и все дела.

— Нет, Вера. Ты преувеличиваешь свои возможности. Дело-то ведь не в деньгах, а в страхе твоем. В мести мне и в страхе за себя.

— О мести ты уже говорил. А страх — что-то, признаться, новое.

— Да, страх. Ты боишься, что Юра, когда подрастет, не поймет, не примет, не разделит твоей жажды мести. И ты ему тогда окажешь: «Вот он, твой отец, нам было трудно, нам было очень трудно, а он прекрасно зарабатывал, но не помогал, ему было не до нас». А сама ли ты отказывалась или я не давал, кто об этом через десять лет будет знать? Что, не так?

Она положила руку на грудь, смиряя бурно рвущееся дыхание.

— Хотя бы и так. Все равно ты мне не помешаешь.

— Уже сказал — не выйдет это у тебя! — Он вынул из кармана и положил на стол сберегательную книжку. — с Открыл сегодня на твое имя. Первый взнос — все деньги за все месяцы, которые ты не брала. Каждый месяц будет добавляться по восьмидесяти рублей.

— Ни одной копейки с этой книжки я не возьму!

— Можешь даже порвать ее! Твое дело. Лицевой счет останется. И когда Юра подрастет, счет этот будет грозным обвинением против тебя. Он скажет неопровержимей любых слов — отец не отстранился, отца насильно отстранили от помощи семье…

Она порывисто шагнула к нему.

— Семье, ты сказал? Какой семье? Не той ли, где хозяйкой будет рыжеволосая Лина, которую ты так горячо обнимал, так страстно целовал на моих глазах? Не молчи! Отвечай!

Он сдержанно сказал:

— С того несчастного вечера я не видел Лины.

— Не видел? Ах, какое горе для тебя! Такую очаровательную женщину — и не видеть! Душевную подругу своей жены, такую нежную, такую добрую, такую доступную… На твоем месте я бы пошла. Если прогнала жена, хоть любовница…

У нее сорвался голос. Она отвернулась и подошла к окну. Юра играл во дворе. Она ласково помахала ему и повернулась. Николай с грустной иронией спросил:

— Кто тебя больше возмущает — я или Лина?

Она презрительно махнула рукой.

— Я уже давно не сержусь на нее. Дружить с ней никогда уже не буду, а простить — простила. Даже понимаю, хотя тебе это покажется удивительным. Выпили, танцевали, ты вдруг облапил ее, такой сильный, такой красивый, могла потеряться, глупая баба; я сама была не умней и потеряла голову в ту несчастную минуту, когда ты, провожая, вдруг схватил и на руках понес меня на пятый этаж. Все женщины, в общем, одинаковы.

— А меня не прощаешь? Мужчины тоже, в общем, одинаковые.

— Тебя не прощаю. И не прощу. Ты никогда не был для меня одинаковым с другими. Ты был единственный среди всех. Только таким я всегда видела тебя.

— А оказалось — обыкновенный. Пришел с моря, выпил на вечеринке, на всех женщин с нежностью смотрю, подвернулась одна — схватил в объятья…

— Николай Антонович, — с холодной злостью сказала Вера, — ваши оправдания и извинения я уже слышала, меня они не убедили. Не будем возвращаться к этому.

— На «вы» мы перешли перед разводом, — напомнил он. — Но «вы» между нами не привилось. Давай без кривляний — «ты»!

— Могу и без кривляний. Что еще от меня надо? Какие вопросы еще задашь?

— Несколько, если разрешить. Первый: почему не выходишь замуж?

Она не скрыла замешательства.

— Вопрос удивительный. Зачем тебе нужно знать?

— Раньше ответь, потом объясню.

Она сказала с вынужденным смешком:

— Наша женская доля. Кто меня возьмет с довеском, когда есть свободные красивые девушки!

— Врешь, — спокойно установил он. — Юрка очаровательный мальчик. Не довесок, а приобретение. И ты еще молода, красива, умна. Правда, зла, но ты ведь зла сразу не покажешь, а припрячешь до поры до времени…

Она гневно прервала его:

— Ты что — сватом пришел? Есть жених на примете? Кто-нибудь из холостых приятелей? Собираешься спихнуть меня на шею друга? Напрасное старание, уверяю тебя!

Он согласился:

— И мне кажется, что напрасное. Поэтому и не стараюсь. Просто интересуюсь.

— Ах, интересуешься? Тогда разреши и мне поинтересоваться. Сам-то почему не женишься? Довесков нет. Возраст для мужчины отличный — тридцать один. А какая добрая репутация — капитан дальнего плавания, почет, заработки, стихи в компании читает. Чего медлишь? Невест нет? У нас в отделе четыре девушки, одна другой краше! Хочешь, брошу клич в твою пользу, побегут, а не понравится, отбей какую-нибудь замужнюю, эти тоже, подбери лишь ключи, потеряют голову!..

— Нет, — сказал он, засмеявшись. Было видно, что вспышка гнева у Веры не рассердила, а порадовала его. — Не по мне. У меня задумка другая.

— Объясни на милость — какая?

— Испортить твою игру, — сказал он холодно. — У нас теперь с тобой война. Даже две войны. Обе я хочу выиграть.

— Две войны?

— Две войны. Первая за Юру.

— Уж не задумал ли ты украсть его у меня?

— Ни в коем случае! Закон на твоей стороне. Я чту законы. И лучшей матери, чем ты, ему не