ворочаясь и бормоча что-то. Порой Мануэль просыпался и видел, как спутник его ходит по каноэ взад-вперед или меряет шагами полоску песчаного берега. В тяжкие часы работы он налегал на весло, склоняясь к нему широкими плечами, мокрыми от пота. Похоже, мухи и солнечный зной терзали его больше всего. Черные метки укусов, кровавые полоски тянулись по его обгоревшему до. красна бледному лицу, которое казалось Мануэлю слегка женственным.

Когда Мануэль велел ему взять ружье и настрелять дичи, тот, не задумываясь, потянулся за ним как человек, привыкший к охоте, но затем отказался и предложил своему приятелю заняться этим самому. Он не ударил ни одну из тысяч змей, не прихлопнул ни одну из миллиона мух, ни одного из миллиарда москитов.

Если Мануэль окликал Сеньора, что часто оказывалось необходимо при управлении каноэ, тот, словно пробуждаясь, вздрагивал, оторванный от собственных раздумий. Но затем он работал, как вол, и Мануэль чувствовал даже угрызение совести, считая, что делает меньше его. Постепенно Мануэль ощутил то напряжение, в котором находился Сеньор, жар, что жег его изнутри, неистовой силе которого, казалось, нет конца.

Годами Мануэль бродил по диким местам, и люди, которых он встречал, бывали бездушны и жестоки, подчиняясь лишь звериным инстинктам, и все зло, все самое худшее в нем, поднималось в его душе. Но рядом с этим человеком, в чьих глазах стояла печаль, Мануэль чувствовал игру прежних сил, являлись смутные тени старых воспоминаний, мучительно воскрешая погибшее добро, вызывая к жизни призраки лучшего, что в нем некогда было.

Дни проходили, Пачита делалась уже и стремительней, а ее зеленая вода начала отдавать голубизной.

— Ага! — воскликнул Мануэль. — Палькасу-то голубая. Мы приближаемся к ее устью. Слушай!

Сквозь жужжание песчаных мух возник шум, подобный бесконечному, отдаленному раскату грома. Грохот несся с порогов. Мужчины налегли на весла, с трудом продвигая каноэ вперед. Они упрямо плыли против течения, оставляя за собой нескончаемый путь, петляя по изгибам реки. Дурманящий шум ширился, и вдруг, за очередным поворотом обрушился на них теперь уж настоящим громом. Палькасу впадала здесь в большую реку, огибая скалистый остров. С одной стороны бушевал поток, который пересекал Пачиту и бился об отвесный каменный берег. С другой — по длинному скату мчалась голубовато-зеленая вода, блестевшая подобно цветному стеклу.

Мануэль как можно дальше воткнул шест и с носа каноэ начал перебираться вброд на левый берег. Сеньор спрыгнул с кормы, и оба двинулись против течения. река была мелкой, но столь быстрой, что мужчины продвигались медленно, с трудом переставляя ноги в упругих струях воды. Фут за футом они наконец перевалили через порог и вытащили каноэ на скалистый берег.

— Вода с Анд! — воскликнул Мануэль. — Прошли годы с тех пор, как я в последний раз видал ее. Сплавлять каноэ, груженные каучуком, тут скверно.

— Что ж, веселое будет дельце пройти этот порог, — отвечал Сеньор.

— Мы теперь попадаем в страну кашибос. Придется есть рыбу — никакой стрельбы.

Берег зарос густым тростником; роща белого ситека сливалась с мрачным лесом, где высились капиронас; деревья-великаны, темно-красные стволы которых — высокие, без ветвей, — выделялись на фоне зелени; дальше, до самых пурпурных очертаний то ли гор, то ли облаков, тянулись лесистые холмы.

— Здесь есть каучук, но недостаточно, — сказал Мануэль. Охотники отдохнули, как обычно, в жаркий полдень, а потом принялись исследовать Палькасу. Перед ними расстилалась обычная для тропиков местность. Голубая вода отражала голубое небо и белые облака, вьющиеся лианы и склоненные оплетенные орхидеями и ползучими растениями деревья. На ветвях вниз головой висели зеленые попугаи, лущившие какие-то стручки; разноцветные цапли неуклюже взлетали перед каноэ.

Вереница порогов пересекала безмятежную гладь реки; их-то и предстояло преодолеть. Вскоре потоки дождя слились с упрямым течением, словно для того, чтобы воспрепятствовать дальнейшему плаванию. Запасы еды восполнялись теперь побегами пальм; стоянки нужны были, чтобы вычерпать из каноэ воду; временами дождь застилал все слепящей пеленой. Потом тучи рассеялись, выглянуло жаркое солнце. Липкая грязь покрыла скалы, идти по скользкой поверхности их стало невозможно.

Мануэль с трудом брел по воде; Сеньор, непривычный к такому способу передвижения, скользил на камнях и падал. Было трудно дышать влажным, тяжелым воздухом; от деревьев валил пар, вода курилась. Еще один крутой скат, еще стремительный поток воды, словно испытывая изобретательность путешественников, требовал от них новых усилий. Они взобрались на него и остановились передохнуть, оглядывая все, что лежало внизу.

— Что за веселое дельце ждет тебя здесь еще раз! — воскликнул Сеньор, рассмеявшись впервые; это был невеселый смех, скорее в нем прозвучало нечто близкое к зависти. Мануэль, нахмурившись, пристально глянул на него из-под косматых бровей. Уж во второй раз Сеньор говорил о возвращении. Острое чутье Мануэля подсказывало ему неуловимый смысл этих слов: для себя тот решил, что он не вернется. Именно это пришло на ум Мануэлю, и теперь ничто не могло поколебать его уверенности…

Откровенный и резкий на язык, Мануэль не стал отвечать; он задал вопрос самому себе и знал ответ: Сеньор оказался еще одним из тех, кто бросался в убежище девственных джунглей, чтобы не оставить после себя следов. Такие бродяги были старыми товарищами Мануэля. Он встречал их, уходя в море и ступая по лесной тропе; и он знал — у них были свои причины оставлять уют дома, общество людей, своих женщин. Они — как брошенные, носимые течениями корабли, которые прежде шли своим курсом; те, кто теперь скитался по лесам, когда-то могли беспрепятственно ходить по солнечным улицам городов.

— Еще одна разбитая судьба, — прошептал Мануэль. — Он хочет исчезнуть. А немного погодя, крадучись, выйдет из джунглей, чтоб стать как все — как я!

Мануэль обнаружил, что размышляет о непривычном; горечь, прозвучавшая в его собственных словах, не могла рассеять тоски, которая казалась внове ему самому.

Разбивая лагерь на уступе берега, Мануэль оставался настолько погружен в свои новые размышления, что даже забывал проклинать москитов и муравьев.

Сумерки сменились тьмой, когда мужчины закончили трапезу. Из-за многочисленных порогов плыть ночью оказалось невозможно. Мануэль задремал у дымного костра. Сеньор сидел у другого. После захода солнца в джунглях никогда не наступает полная тишина. Но этот час тем не менее был удивительно тих. Свет таял, темнело; мгновения сливались в фантастическую, тоскливую ночь. Душный воздух,