— дальше от гремучей смерти.

Санькина мать несла раненого в паре с Дорофеихой — школьной сторожихой. Старуха семенила, часто спотыкалась, задерживая свою напарницу. Заметив Саньку, мать крикнула:

— Сынок, помоги! Бабке Степаниде не под силу…

Санька подбежал к носилкам, ухватился за толстые поручни, отстранив старуху. Свернули в проулок и — к прибрежному ольшанику. Там, под корявыми олешинами, уже лежали раненые. Возле них суетились медсестры. Сняли с носилок красноармейца и напрямик по картофельной ботве — к площади, где дыбилась земля и взлетали над крышами вырванные с корнем деревья.

Знакомый пулеметчик ничком лежал в повозке, схватив судорожными пальцами окровавленную рубаху на груди. От пикировщиков теперь отбивался его помощник — курносый веснушчатый паренек. А они, выбросив бомбы, с бреющего полета сыпали свинцовый горох.

Санька вскочил в повозку, потянул окровавленного пулеметчика за руку и вдруг отшатнулся: бойца скрючила смертельная судорога.

Внезапно вскрикнула мать и, выронив из рук носилки, медленно стала садиться на землю, хватаясь рукой за спицы фургонного колеса. Санька стоял на повозке, где плескались огнем счетверенные пулеметы, с испугом смотрел на мать.

— Мамка моя! — завопил он, спрыгивая на землю.

А где-то недалеко, за деревьями, мальчишеский голос оповестил, ликуя:

— Горит! Горит!..

Кинувшись к матери, Санька на мгновение увидел летящий над избами костер. Косматой огненной бурей он прошумел над Дручанском и свалился где-то за Друтью.

4

Лесная тропа то уползала в кучерявые заросли малинника, то ныряла в затравяневший бочажок, то вдруг, шмыгнув под зеленую крышу лещины, пропадала совсем. Тогда полуторка останавливалась и обшаривала желтым глазом сумеречные травы.

Где-то там, за хвойными дебрями, уже карабкалось на небосклон солнце, а тут, в глухой чащобе, все еще гнездились сумерки.

Кастусь вел машину наугад, с трудом отыскивая первый след, что оставила полуторка ночью.

Тогда рядом с Кастусем сидел в кабине лесник — худощавый юркий старик, с седыми, пожелтевшими от курева усами, в полинялой солдатской гимнастерке, подпоясанной сыромятным ремешком. Максим Максимыч, председатель райисполкома, в записке называл старика просто — Евсеич. Он завел машину в непролазную чащу по этой давно не хоженной тропе. Лесник помнил тут каждый спрятанный в траве пень, каждый выворотень, делал Кастусю знаки рукой, и машина вовремя сворачивала в сторону, минуя опасное место.

Сейчас Евсеича не было в кабине — остался с «тулкой» под разлапой елью, где сгрузили они мешки и ящики. Кастусю помогало теперь чутье, которое выручает шофера в трудную минуту.

Из урочища тропа выбежала на знакомую прогалину и шмыгнула в нарядный перелесок, где гуляло краснощекое улыбчивое солнце. Резвая полуторка бежала теперь без опаски, гремя расшатанными бортами. На утреннем пригреве к Кастусю подкралась дрема. Он всю ночь не смыкал глаз: нужно было затемно доставить в лесной тайник особый груз по заданию Максима Максимыча. Теперь задание выполнено. Можно будет поспать, только бы скорей приехать в Дручанск.

Кастусь достал папиросу, чтобы прогнать дрему, но не успел прижечь ее.

С неба прямо на полуторку падал горящий самолет. Кастусь остановил машину и выскочил из кабины. Жарким вихрем сшибло с ног, прижало к земле. Гремучее пламя плюхнулось невдалеке от грузовика, по кочкарнику поползли желтые змеи…

А за осинником, там, куда бежала лесная дорога, небо ревело и короткими толчками бухал гром. «Дручанск бомбят…» — спохватился Кастусь и кинулся к полуторке.

Грузовик мчался теперь, не разбирая дороги, — по колдобинам, вымоинам, рытвинам. Разбрызгивал грязную воду, подминал низкорослые кусты. А Кастусь все прибавлял газу. Торопился выскочить из леса, будто мог отвести беду от родного городка. В мыслях метнулся к матери. Она одна теперь дома. Успеет ли старуха спрятаться в окопчик, что отрыт на огороде? Потом в памяти возникли сестра, племяш Санька…

Опять прибавил газу.

Дручанск горел в трех местах. Густым черным дымом заволокло весь городок. Что горело — не разобрать. Грузовик уже катился с бугра мимо школы, и только тут Кастусь увидел, как желто-багровые всплески огня завихривались над гаражами автобазы.

Полуторка вкатилась во двор райисполкома. Возле конюшни Кастусь столкнулся с Санькой.

— Ты чего?

Санька всхлипывал, силился что-то сказать. Губы его беззвучно вздрагивали.

— Перестань, — уговаривал Кастусь племянника. — А еще мужчина… Сказывай!

— Мамку…

— Где она? — спросил Кастусь. Его бровастое лицо вдруг нахмурилось и стало суровым.

— Там… — цедил Санька мокрые слова, указывая на площадь. — Убитая…

— Лезь в кабину! — приказал Кастусь и повернул машину к распахнутым дощатым воротам.

— И отчим пропал, жаловался Санька. — Ни в повети, ни в амбарушке… Думал, в окопе прячется. Выбежал на задворки, зову — не откликается.

— А лошади?

— Чего? — не понял Санька.

— Лошади, говорю, в стойле?

— Нету.

— Значит, увел куда-то.

5

Санитарный обоз ушел из Дручанска. Подводы скрылись из виду, оставив у околицы над пригорком распластанное облако пыли. Только два замешкавшихся фургона все еще маячили в конце улицы, будто никак не могли оторваться от крайних изб.

Убитые дручанцы лежали на площади в одном ряду с красноармейцами. Над погибшими голосили женщины. Высокая седая старуха, охая, суетилась возле убитых, накрывала простынями изуродованные тела, от которых шарахались дети.

Санька оглядел все семнадцать трупов — матери среди них не было. Вон лежит бабка Степанида, лицо у нее белое-белое, будто посыпано мукой. Все тело старухи измято, словно побывало невзначай в молотильном барабане. Рядом с пулеметчиком — давешняя девочка. Голубой бантик топорщится в кудряшках — не завял, даже не запылился. Светлые глазенки глядят в небо расширенными зрачками. Белое платьице опрятно, нигде не запятнано. Саньке показалось, что губы у девочки шевелятся. «По ошибке положили к мертвым», — решил он и вдруг осекся: ветерок откинул кудряшки со лба, где пряталась черная пулевая рана.

Под липами звякали заступы. Шестеро копали землю. Они стояли по пояс в яме, то и дело выбрасывая оттуда глинистый грунт. Возле них появился Максим Максимыч. На его бритой голове вместо соломенной шляпы теперь зеленая фуражка. Он что-то объяснял тем, что копали яму, указывал рукой на убитых. Потом торопко зашагал к полуторке.

— Сестру ищешь? — спросил он, приблизившись к Кастусю, и, не дожидаясь ответа, сообщил: — В больницу