на аэродром. Взобравшись на борт двухмачтового воздушного корабля, он открыл вентили гелиевых баллонов, и трюм корабля наполнился лёгким газом. Корабль взлетел. Тогда Матвеев расправил паруса. Тотчас поток нейтрино запрягся в белоснежные ткани, и корабль помчался над морем быстрее ветра.

Дорога длиной в десять тысяч километров заняла двое суток. Матвеев никогда не летал в Математический городок. Поэтому теперь, вместо того чтобы трудиться, он смотрел в распахнутые окна корабельной каюты. Корабль летел так низко, что Матвеев легко различал мельчайшие подробности ландшафта. Пролетая над морем, Матвеев видел дельфинов в его прозрачных водах. Он созерцал коров, пасущихся на шелковистых лугах. А на лесных полянах математик замечал зайцев и барсуков.

Дважды корабль пролетал над городами. Крыши городских домов, крытые искусственной золочёной соломой, ослепительно сверкали огненными бликами в лучах солнца.

В тот час, когда вдали показался Математический городок, Матвеев был занят кормлением своего спрута живой рыбой.

Он тут же встал за штурвал и спустя несколько минут посадил корабль на водную гладь большого затенённого пруда, служившего аэродромом. Усевшись в одну из карет, стоявших возле пруда, Матвеев тронул вожжи, и лошади побежали по грунтовой дороге, покрытой тонкой чистой пылью. Через час карета въехала на улицу, где находились заезжие дома. В одном из них, свободном от постояльцев, Матвеев и обосновался. До позднего вечера, сидя перед силикатной свечой, на которую для смягчения света был надет стеклянный глобус с водой, математик штудировал учебник санскрита. Когда свеча сгорела до половины, Матвеев её задул и лёг спать.

Проснулся он в десятом часу утра и тотчас поехал к знаменитому Буонфиниоли. У Буонфиниоли Матвеев застал ещё двух математиков — Карла Кольбица и Людмилу Михайловну Гореву, поразившую Матвеева своей в те годы ещё необыкновенной одеждой: Горева была облачена в облако серебристого ионизированного газа, удерживающегося около её прекрасного тела благодаря наэлектризованным поясам и браслетам.

Буонфиниоли усадил Матвеева рядом с собою в кресло и слушал его с закрытыми глазами. Когда Матвеев окончил свой рассказ, Буонфиниоли вышел в другую комнату и погрузился в математические вычисления. Тем временем между Матвеевым, Кольбицем и Горевой завязался разговор на санскрите (поскольку Кольбиц санскрит обожал).

— Неужели проблема Аиральди вами решена! — восклицал Кольбиц.

— При существенной помощи моего спрута.

— Мы ещё многому должны учиться у животных, — задумчиво сказала Горева.

Матвеев с радостью подхватил эту идею. Сдерживая улыбку, он воскликнул:

— Конечно! Мы должны у них учиться мудрости!

— И мудрости и любви. Я недавно читала, что любовь животных бывает иногда сильнее человеческой любви. Они умирают, лишаясь, своего возлюбленного.

— Но вы не хотите же, чтобы и люди умирали в подобных случаях? заметил Кольбиц.

— Нет. Однако я считаю, что любовь должна быть более сильной, чем это обычно бывает. — Посмотрев в окно, выходящее на море, Горева с некоторой рассеянностью прибавила, теперь уже по-русски: — Там можно взять лодку.

Матвеев почувствовал молниеносный удар любви. С трудом подавляя застенчивость, он сказал, правда, несколько принуждённым тоном:

— Может быть, покатаемся на лодке после математических занятий?

Горева, улыбнувшись, кивнула головой и повела речь о проблеме Аиральди…

Через час явился Буонфиниоли. Теперь на нём был зелёный зонтик, защищающий его больные глаза ог солнечного света.

Он остановился у дверей и заговорил об итогах своих вычислений.

— Это изумительно! — обратился Буонфиниоли к Матвееву. — Проблема Аиральди действительно вами решена! Воспользовавшись вашими приёмами, я уже рассчитал одну из возможных трасс полёта Земли к другой звезде. Эта трасса длиной в три миллиона световых лет имеет форму спиралеобразной тридцатизвенной ломаной. Движение по ней по собственному времени Земли пятьдесят четыре минуты.

— Неужели всего пятьдесят четыре минуты? Но ведь в таком случае Земля подвергнется ужасным перегрузкам. Ей же придётся двигаться с гигантскими ускорениями, — содрогнулась Горева.

— Вы ошибаетесь. Земля не подвергнется никаким перегрузкам, хотя действительно будет двигаться с гигантскими ускорениями. Эти ускорения вызовет переменное гравитационное поле. Оно подействует одновременно и равномерно на все атомы земного шара. Его свойства являются такими, что никаких внутренних напряжений не возникнет. Вспомните, что когда под действием гравитационного поля человек падает вместе с лифтом, то внутри лифта он невесом. Точно так же и во время полёта к намеченной звезде в туманности Андромеды земляне не испытают никаких нагрузок сверх тех, которые создаются гравитационным полем самой Земли.

— Может быть, я чего-то не понимаю, — сказала Горева, — но мне кажется, что Земле понадобится лететь в миллионы раз быстрее света, чтобы путь длиной в три миллиона световых лет пройти за пятьдесят четыре минуты.

— Ничего подобного, — возразил Буонфиниоли. — Земле не придётся лететь быстрее света. Для наблюдателя, который остался бы в солнечной системе, Земля будет двигаться не пятьдесят четыре минуты, а свыше трёх миллионов лет. А для наблюдателя на Земле (как следует из теории относительности) длины звеньев трассы полёта сократятся в миллиарды раз, поскольку вдоль них Земля полетит почти со скоростью света. Так что Земле не придётся превысить скорость света, чтобы долететь до туманности Андромеды за пятьдесят четыре минуты.

— А почему надо лететь так далеко? — спросил Кольбиц.

— Я сейчас объясню, — сказал Буонфиниоли и, набросав на бумаге контуры трёх аиральдовых многогранников, принялся объяснять Кольбицу, что перемещать Землю возможно не по любой трассе, а лишь по той, которая удовлетворяет ряду услон, между прочим, проходит вблизи достаточно большого числа чёрных дыр, а самая короткая из таких трасс оканчивается в туманности Андромеды.

Во время этих объяснений Матвеев делал что-то непонятное со своей коротайкой, и, когда Буонфиниоли кончил говорить, Матвеев обратился к нему с вопросом:

— Простите, не помните ли вы, как можно вывернуть наизнанку коротайку, не снимая её с плеч?

Буонфиниоли этот фокус помнил и показал его Матвееву.

Затем Матвеев попрощался, посчитав, что ему незачем долее беспокоить хозяина. Попрощалась и Горева с Буонфиниоли и оставшимся у него для обсуждения какого-то вопроса Кольбицем.

Выйдя из дому, Матвеев и Горева пошли на море.

Они отвязали одну из лодок,