старик в сером костюме и при галстуке, — и костюм, и галстук он купил еще в прошлом году и надевал их только в особенных случаях. Вид у него был важный, взгляд маленьких слезливых глаз озабоченно-ласковый. Стоял он у подъезда; его лысая голова была смазана каким-то жиром, отчего редкие волоски прилипли к темени и блестели. Поглаживая куце подрезанную бородку, Никита Никитич хозяйским взглядом посматривал на приезжих, одинаково приветливо улыбался и прибывшим в грузовике, в тачанке и какому-нибудь верховому, незаметно подъехавшему к Совету, как бы говоря этой улыбкой, что он, председатель стансовета, очень обрадован, и тут же, желая показать свое уменье встречать гостей, для всех находил самые вежливые слова.

Подъехали на грузовике беломечетинцы, и Никита Никитич уже поднял руку и крикнул:

— Здорово булы, орлы Белой Мечети!

— Доброго здоровья, Никита Никитич! Мы не опоздали?

— В самый раз! Подходите, добрые люди, к столу, запишем мы вас по имени и отчеству.

— Это что же, к своей станице нас припишите?

— На время. На один вечерок.

— На один — можно.

И тут Никита Никитич с особенно сладкой улыбкой пожимал руки тем, кто подходил к столу, говоря при этом: «Только на один вечерок». Если попадалась женская рука, Никита Никитич слегка наклонял седую голову и, блестя жирно смазанной лысиной, добавлял: «А вас, гражданочка, можно приписать и навсегда». Молодой статной казачке Никита Никитич хотел сказать что-то совсем уже ласковое, но тут появилась еще одна тачанка, и Никита Никитич оставил на время и молодую казачку, и всю беломечетинскую делегацию. Подымая руку и этим показывая, что дальше ехать некуда, он сказал:

— Добро пожаловать, краснокаменцы!

— Спасибо за привет да за ласку!

— Никита Никитич все молодеет!

— Голова!

— Хоть и лысая, а голова бедовая!

— А сено у тебя есть для лошадей?

— Все найдется… Сперва идите к столу, произведем запись, узнаем, откуда прибыли и что вы есть за люди, а тогда и о фураже и о прочем поговорим…

— В клубе будем заседать?

— Если поместимся — можно и в клубе.

— А Сергей Тимофеевич прибыл?

— Поджидаем…

— А ну, какой он доклад изделает?

— Пусть какой хочет, а только я с ним сегодня буду ругаться.

— Запишите Гордея Афанасьевича в прения!

— А я без прений… Мне самому кредиты нужны, а он у меня денег просит.

— Да не у тебя, а у колхоза.

— Все одно!

— Послушай, Никита Никитич, какой именно я выдвигаю тезис. Я не против садов, лесов, водопроводов и там разного удобства. Но сперва надо меня снабдить грузовиками. Моему колхозу крайне нужны автомашины. Я не Гордей Афанасьевич — денег не пожалею! Но не так давно прихожу к Сергею Тимофеевичу и говорю: «Деньги мне не жалко, но обрати внимание…»

Тут к станичному Совету подъехал еще один грузовик, и Никита Никитич пошел встречать гостей, так и не узнав, на что же Сергей должен был обратить внимание.

— Яман-Джалга прибыла! — крикнул Никита Никитич. — Соседи! Давненько я не видел вас в Родниковской!

— А ты у нас часто бываешь?

— Не с руки!

— Ну, что тут и как? Скоро начнем?

— Какой быстрый! Веди свою делегацию к столу!

— А зачем к столу? Возьми список и перепиши — всего двадцать четыре представителя. Мало?

Никита Никитич хотел еще что-то сказать, но в это время загремели две линейки и тачанка, показались всадники, и он, идя им навстречу, проговорил:

— Хуторяне! Ишь какая шумная компания!

Покамест Никита Никитич занимался гостями, по улицам Родниковской скакали на конях посыльные и созывали на площадь людей. Когда же стемнело и на столбах, стоявших полукругом по всей площади, зажглись огни, народу собралось столько, что никакой клуб вместить его, конечно, не мог. Приехал Сергей Тутаринов, и было решено открыть собрание здесь же, перед зданием станичного Совета. Стол, покрытый красной материей с темными, застаревшими следами разлитых чернил, был установлен на крыльце, как на сцене, тут же поставлена высокая и узкая, похожая на ящик, трибуна, появились стулья, графин с водой, чернильница. По просьбе Сергея два подростка принесли из школы ученическую доску и поставили ее рядом с трибуной.

То, что образовалось на станичной площади, не имело ни малейшего сходства с обычным собранием, какие бывают в клубах или вообще в помещении: по своему внешнему виду это был скорее всего митинг. У здания станичного Совета как попало стояли грузовики, тачанки, линейки, двухколесные шарабаны, и тут же, возле дышл, распряженные лошади в хомутах ели траву. С гор дул ветер, и было свежо, как в поле. Люди разместились где кто мог; тачанки и линейки были нагружены людьми так, что рессоры сплющились и уже не качались; на грузовиках, как на галерке, тоже тесно: кто забрался в кузов, кто удобно примостился сверху кабины или на радиаторе, а кто уселся на место шофера. Иные же мужчины заняли «места» еще более удобные: залезли на лошадей и уселись не верхом, а набок, свесив обе ноги, как на скамейке. Некоторые, расстелив бурки, улеглись тут же, вблизи крылечка.

Когда был избран президиум и утверждена повестка дня, Никита Никитич, как хозяин станицы, занял место председателя и предоставил слово докладчику. Приглаживая рукой смолисто-черный чуб, Сергей подошел к трибуне.

Наш план преобразования природы, благоустройства земель и реконструкции станиц, — сказал Сергей негромко, — вырос из коллективного строительства Усть-Невинской ГЭС, чьим светом мы уже озаряем эту площадь… Зарождался план на собраниях колхозов, в станичных Советах, и вот наступило время вынести его на рассмотрение представителей родниковского куста… Для сведения собравшихся сообщаю: в усть-невинском кусте, куда приезжали делегации Рощенской, Хумаровской и шести хуторов, план уже был рассмотрен и принят. — Сергей посмотрел на живописный вид собрания. — Теперь слово за вами!

— За нами, Тимофеич, — это да! А только сперва тебя послушаем!

— Давай запевку, а тогда мы уже все, хором!

Сергей пригладил спадавший на глаза чуб.

— То, о чем я буду вам рассказывать, есть пока что только мечта, но мечта такая, у которой уже выросли крылья! Взгляните хотя бы на Родниковскую — вот она, наша мечта, вся перед вами! — Сергей протянул руку, и все собрание как бы по его воле посмотрело на площадь, освещенную огнями. — Вот оно, старинное казачье поселение, бывшее когда-то крепостью наших предков, лежит перед нами, и мы видим эту станицу и такой, какой она была, какая есть, и такой, какой еще будет… Деды и прадеды наши поселялись в этих местах, где кто мог, строили курени, кому где вздумается, — тогда