№ 21">
Нина Павловна засмеялась снова звонко и зазывающе.
— Не будет? Вы так уверены в этом? — Она вдруг легко вскочила со стула. Подняв в ужасе руки, профессор отступил в угол комнаты. — Но, дорогой мой папочка, ведь я так люблю вас! Ведь мы не виделись так давно! Профессор, шутки в сторону! — серьезно заявила она, заслоняя собою дверь. — Хотите вы или не хотите временно принять меня в качестве своей дочери? — Но это нелепо! Я не сделаю ничего подобного! — заговорил Добротворский плачущим голосом. Он тяжело опустился на стул, еще носящий легкий аромат ее заграничных духов. — Профессор, — продолжала посетительница, — у вас отрезаны все пути, вам нет выхода. Вы украли и, вероятно, уже частью истратили государственное имущество — золото СССР. У меня все документы — ваша переписка с Джоном Кэрчем и остальное. Вы знаете, какое наказание следует за такое преступление? Да, кроме того, — переменила она тон, — вам, вероятно, мало полученных денег. Вам нужно еще. Я могу предложить вам пять тысяч наличными, а в случае отказа… — Но з-з-зачем же? Зачем? — заморгал глазами профессор. — И в какой мере… — Вы останетесь совсем чисты в этом деле, — спокойно сказала незнакомка. — Нам — мне и моему другу — он прибудет сюда под именем Кэрча, который — к вашему сведению — скоропостижно умер в Москве — необходимо некоторое время инкогнито пробыть в городе. Сказать начистоту — нужны некоторые снимки аэродрома и аэропланов. Мы исчезнем, как пришли, а вы получите назад ваши письма и еще порядочную сумму денег. Профессор был поставлен в тупик таким прямым нажимом. Ему — жалобно признавался он — не оставалось никакого выхода. К тому же, на очереди был ряд срочных чертежей. И с закрытыми глазами, стараясь не думать о будущем, он отдался течению событий. Он принял свою мнимую дочь, отвел ей одну из комнат, так же покорно встретил мертвеннолицего двойника Иванова и снова ушел в свои выкладки и вычисления. Тревога снова начала мучить его только после случая с ночной стрельбой. В первый раз он понял серьезность создавшегося положения. К тому времени он знал уже все, кроме главной цели фашистов и кроме того подвоха, который готовят за его спиной. «Всадники ветра» решили выставить его главным организатором убийства — обиженным тружеником науки, мстящим власти за несчастья поруганной родины. Только в ночь покушения, перед самым отлетом фашистов, Добротворскому открылся истинный смысл замышляемого. Он узнал об этом совсем случайно. Он делал последние — чистовые — вычисления предельной быстроты ракеты. Была глухая ночь. Его лампочка внезапно потухла. Она перегорела. Лишняя лампа находилась в кухне — профессор двинулся за ней. Дорога лежала мимо комнаты его мнимой дочери. Из-за дверей доносился горячий спор вполголоса. Спор шел о нем самом. Уловив несколько слов, профессор замер у двери. Голос Нины Павловны говорил: — Сказать откровенно, мне жалко старика. Одно — мстить ненавистной власти, другое — подводить своего же брата! Подумайте — он ведь и не подозревает, какую тяжесть мы взваливаем ему на плечи! Убийство членов правительства — подумайте! По-вашему, что сделают с ним за это? — Расстрел! — мрачно и уверенно прозвучал голос двойника Иванова. У прижавшегося к замочной скважине хозяина застучали зубы и завертелось в глазах. Он продолжал слушать: — Я нахожу, — горячо сказала его защитница, — что мы не должны допускать ничего подобного. Сейчас же все сообщим ему! Пусть уезжает и где-нибудь спрячется пока! Нам хорошо, собьем Юнкерс, перелетим границу, а он… — Это невозможно! Во-первых, он трус и выдаст нас, а во-вторых, «всадникам ветра» выгодно выставить акт, как протест угнетенной интеллигенции. Профессор — главный организатор, летчик и этот журналист — сообщники. Никто не поверит истории с двойником, Добротворского расстреляют… Профессор чувствовал густую чернильную тушь в глазах и сухую оберточную бумагу вместо языка. Бежать в милицию… Предотвратить… Но с ужасом он увидел, что непоправимое совершилось — его дрогнувшая рука уперлась в дверь, и белая поверхность начала отходить внутрь. Оттуда послышались быстрые шаги! Дверь распахнулась — в ней стоял англичанин с плоским свирепым лицом. Профессор бросился бежать. Он услышал прыжок и отчаянный крик сзади. Толстые пальцы сдавили его шею. Задыхаясь, он опустился на пол. Он очнулся в полной темноте, со всех сторон стянутый веревками. В соседней комнате снова шел разговор. Разговор сразу замолк. За окном послышалось падение тяжелого тела. Наступил внезапный свет. Двое сообщников внесли в комнату и положили рядом труп Иванова. (По безвольности и неподвижности тела профессор был уверен, что это именно труп). Так заканчиваются показания Добротворского. Дальше он не видел ничего — ничего, кроме сквозного мрака грязной тряпки, сжимающей его веки. Его куда-то тащили, рядом с ним положили другое тело. Снаружи щелкнул замок. А затем последовало то, о чем уже знают читатели этой книги. С окончанием этого допроса, кончается роль профессора в нашей истории. Но в заключение автору хочется привести те несколько слов, которыми закончил Добротворский свои показания: — Я знаю, что мне грозит расстрел, — слабым голосом сказал Добротворский, сдерживая нервную дрожь губ. — Я знаю, что виноват перед властью. Но прошу отложить на неделю исполнение смертного приговора. Я заканчиваю последние чертежи реактивной ракеты, вполне осуществимой в наших условиях. После их окончания… — у профессора перехватило дыхание. Он закрыл лицо руками… Автор должен отметить, что недельного срока далеко не хватило для окончания работ. В камере одиночного заключения скромный сын науки уже много месяцев делает все новые и новые схемы. И, кажется, до сих пор реактивная ракета остается делом далекого будущего. Автор боится, что и к концу наказания — трехгодичного заключения, к которому был приговорен Добротворский — его работа останется на той же, прежней степени развития.
— Не будет? Вы так уверены в этом? — Она вдруг легко вскочила со стула. Подняв в ужасе руки, профессор отступил в угол комнаты. — Но, дорогой мой папочка, ведь я так люблю вас! Ведь мы не виделись так давно! Профессор, шутки в сторону! — серьезно заявила она, заслоняя собою дверь. — Хотите вы или не хотите временно принять меня в качестве своей дочери? — Но это нелепо! Я не сделаю ничего подобного! — заговорил Добротворский плачущим голосом. Он тяжело опустился на стул, еще носящий легкий аромат ее заграничных духов. — Профессор, — продолжала посетительница, — у вас отрезаны все пути, вам нет выхода. Вы украли и, вероятно, уже частью истратили государственное имущество — золото СССР. У меня все документы — ваша переписка с Джоном Кэрчем и остальное. Вы знаете, какое наказание следует за такое преступление? Да, кроме того, — переменила она тон, — вам, вероятно, мало полученных денег. Вам нужно еще. Я могу предложить вам пять тысяч наличными, а в случае отказа… — Но з-з-зачем же? Зачем? — заморгал глазами профессор. — И в какой мере… — Вы останетесь совсем чисты в этом деле, — спокойно сказала незнакомка. — Нам — мне и моему другу — он прибудет сюда под именем Кэрча, который — к вашему сведению — скоропостижно умер в Москве — необходимо некоторое время инкогнито пробыть в городе. Сказать начистоту — нужны некоторые снимки аэродрома и аэропланов. Мы исчезнем, как пришли, а вы получите назад ваши письма и еще порядочную сумму денег. Профессор был поставлен в тупик таким прямым нажимом. Ему — жалобно признавался он — не оставалось никакого выхода. К тому же, на очереди был ряд срочных чертежей. И с закрытыми глазами, стараясь не думать о будущем, он отдался течению событий. Он принял свою мнимую дочь, отвел ей одну из комнат, так же покорно встретил мертвеннолицего двойника Иванова и снова ушел в свои выкладки и вычисления. Тревога снова начала мучить его только после случая с ночной стрельбой. В первый раз он понял серьезность создавшегося положения. К тому времени он знал уже все, кроме главной цели фашистов и кроме того подвоха, который готовят за его спиной. «Всадники ветра» решили выставить его главным организатором убийства — обиженным тружеником науки, мстящим власти за несчастья поруганной родины. Только в ночь покушения, перед самым отлетом фашистов, Добротворскому открылся истинный смысл замышляемого. Он узнал об этом совсем случайно. Он делал последние — чистовые — вычисления предельной быстроты ракеты. Была глухая ночь. Его лампочка внезапно потухла. Она перегорела. Лишняя лампа находилась в кухне — профессор двинулся за ней. Дорога лежала мимо комнаты его мнимой дочери. Из-за дверей доносился горячий спор вполголоса. Спор шел о нем самом. Уловив несколько слов, профессор замер у двери. Голос Нины Павловны говорил: — Сказать откровенно, мне жалко старика. Одно — мстить ненавистной власти, другое — подводить своего же брата! Подумайте — он ведь и не подозревает, какую тяжесть мы взваливаем ему на плечи! Убийство членов правительства — подумайте! По-вашему, что сделают с ним за это? — Расстрел! — мрачно и уверенно прозвучал голос двойника Иванова. У прижавшегося к замочной скважине хозяина застучали зубы и завертелось в глазах. Он продолжал слушать: — Я нахожу, — горячо сказала его защитница, — что мы не должны допускать ничего подобного. Сейчас же все сообщим ему! Пусть уезжает и где-нибудь спрячется пока! Нам хорошо, собьем Юнкерс, перелетим границу, а он… — Это невозможно! Во-первых, он трус и выдаст нас, а во-вторых, «всадникам ветра» выгодно выставить акт, как протест угнетенной интеллигенции. Профессор — главный организатор, летчик и этот журналист — сообщники. Никто не поверит истории с двойником, Добротворского расстреляют… Профессор чувствовал густую чернильную тушь в глазах и сухую оберточную бумагу вместо языка. Бежать в милицию… Предотвратить… Но с ужасом он увидел, что непоправимое совершилось — его дрогнувшая рука уперлась в дверь, и белая поверхность начала отходить внутрь. Оттуда послышались быстрые шаги! Дверь распахнулась — в ней стоял англичанин с плоским свирепым лицом. Профессор бросился бежать. Он услышал прыжок и отчаянный крик сзади. Толстые пальцы сдавили его шею. Задыхаясь, он опустился на пол. Он очнулся в полной темноте, со всех сторон стянутый веревками. В соседней комнате снова шел разговор. Разговор сразу замолк. За окном послышалось падение тяжелого тела. Наступил внезапный свет. Двое сообщников внесли в комнату и положили рядом труп Иванова. (По безвольности и неподвижности тела профессор был уверен, что это именно труп). Так заканчиваются показания Добротворского. Дальше он не видел ничего — ничего, кроме сквозного мрака грязной тряпки, сжимающей его веки. Его куда-то тащили, рядом с ним положили другое тело. Снаружи щелкнул замок. А затем последовало то, о чем уже знают читатели этой книги. С окончанием этого допроса, кончается роль профессора в нашей истории. Но в заключение автору хочется привести те несколько слов, которыми закончил Добротворский свои показания: — Я знаю, что мне грозит расстрел, — слабым голосом сказал Добротворский, сдерживая нервную дрожь губ. — Я знаю, что виноват перед властью. Но прошу отложить на неделю исполнение смертного приговора. Я заканчиваю последние чертежи реактивной ракеты, вполне осуществимой в наших условиях. После их окончания… — у профессора перехватило дыхание. Он закрыл лицо руками… Автор должен отметить, что недельного срока далеко не хватило для окончания работ. В камере одиночного заключения скромный сын науки уже много месяцев делает все новые и новые схемы. И, кажется, до сих пор реактивная ракета остается делом далекого будущего. Автор боится, что и к концу наказания — трехгодичного заключения, к которому был приговорен Добротворский — его работа останется на той же, прежней степени развития.