***

После  трапезы я бегу к себе наверх, чтобы убедиться, что мать ничего не стащила. Я  знаю, что она была у меня в комнате, чтобы забрать обычные хлеб и молоко,  которое кажется мне теперь пресным, жидким, и меня от него тошнит. Оно выходит  фонтаном, едва коснувшись моего желудка. Но может, - говорю я себе, - приносное  молоко сможет ослабить силу материнского.

В  спальне я начинаю рыться на дне пахнущего нафталином шкафа, проверяя свой маленький  тайник. Там, в обувной коробке, должны быть расческа, бумажник и сломанные  часы. Все остальное исчезло. Раньше там лежали письма, перевязанные резинкой,  но мать забрала их. Этот дом не имеет номера, и семье все равно никто не пишет.  Но раньше люди писали письма в контору, где работаем мы с Саулом. Какое-то  время одна девушка присылала письма и открытки, и мне нравилась одна, с  надписью "С днем рожденья". Большие розовые буквы спереди, и синее  число "30" внутри.

И  хотя больше из коробки ничего не пропало, я вижу, что содержимое было  потревожено. Маленькие ручки матери побывали здесь. К счастью, у меня под  матрасом сохранилось фото девушки. Я хочу помнить ее. Как и там, в конторе, пока  голод не начинает расти, и я не принимаюсь кружиться вокруг маленького белого  столика с лежащей на нем металлической фляжкой. Но когда я не нахожу фото  девушки с угольными глазами, худеньким тельцем и длинными каштановыми волосами,  ярость выплескивается наружу. Мать забрала снимок вместе с хлебом и молоком.

Ярость  закипает во мне, и на теле выступает пот. Я снова решаю сбежать. Появляются те  же чувства, что и раньше, когда я пробежал сквозь лес и сумел добраться до  ворот. Но тогда я не был еще таким толстым и сонным, и холодный снег все время  бодрил меня. Я ненавижу себя за то, что стал пить молоко. Если б я не трогал  его в самом начале аренды, я жил бы с той девушкой, а не с матерью. К ярости  примешивается ненависть.

Я  бегу вниз на кухню и разбиваю кувшин молока об пол. Наверху, Саул закрывает  свою тяжелую книгу с громким хлопком, который я слышу сквозь потолок. Из-под  стола появляется Итан и начинает жужжать, лепетать и носиться по кухне, будто в  доме начался пожар. С криком и грохотом я выбегаю через заднюю дверь из дома в  сад. Пересекаю лужайку и бросаюсь в сторону ворот и лежащего за ними леса.  Ярость движет моими пухлыми ногами, и я даже не обращаю внимания на боль между  трущимися друг об друга ляжками. Сердце бешено колотится, а легкие горят огнем,  но я продолжаю бежать.

Мне  не стоило оборачиваться возле ворот. Я хотел лишь посмотреть, не следуют ли за  мной Саул и Итан. Нет. Но я вижу движение в доме матери. К стеклу кухонного  окна прижалось лицо. Как будто огромный белый заяц смотрит на меня своими  розовыми глазами. Это отец.

Моя  скользкая рука все равно ложится на кольцеобразную ручку ворот. Мне совсем не  нравятся эти глаза. Он - тот, кого мать держит запертым в соседнем доме. Тот, с  икающим голосом, который раньше по ночам проходил сквозь стену, когда я только  переехал сюда. Тогда он был зол, и он злится сейчас, глядя, как я пытаюсь  убежать. От его икающих визгов звенит стекло, и он поднимает вверх свои  козлиные ноги с твердой костью на конце. Начинает стучать и царапать стекло,  будто хочет добраться до меня. У отца за спиной, из темноты появляется лицо  матери, красное и воющее, потому что она слышала, как разбился кувшин. Из  материнской кухни доносится звук отпираемой двери, и я вижу, как отцовская  гримаса превращается в ухмылку. Мать выпускает его поймать меня.

Я  бегу от ворот, обратно к нашему дому, через молочно-зеленую лужайку, не  поворачивая головы. Но он слишком быстр. Достигнув кухни, я уже слышу у себя за  спиной приближающийся стук его костяных ног. Вскоре он уже сопит над моим  плечом, и я чую его козлиное дыхание. И сейчас я думаю о его желтых зубах, и о  том, как они кусают с деревянным щелканьем. Я хочу, чтобы у меня остановилось  сердце. Тогда все кончится очень быстро.

Тут  на кухню вбегает лепечущий Итан и не дает ему поймать меня. За спиной у меня  раздается грохот. Одна из розовых ламп разбивается об пол, стол скользит по  полу и ударяется в эмалированную плиту "Дэйнти Мэйд". Итану больно, и  я слышу, как он визжит, когда отец топчет его волосатую спину своими цокающими  ногами.

Я  бегу вверх по лестнице, и слышу, как мать начинает орать на отца за то, что тот  бьет Итана. Я проскальзываю себе в комнату, слыша доносящийся из кухни грохот и  вой, и придвигаю раскладушку к двери.

***

Теперь  я болею, лежу с лихорадкой, а сны у меня стали еще хуже. Я на два дня оставлен без  молока, и мне плохо от этого. Итан жужжит за дверью моей спальни. Он несет  какой-то безумный бред. Говорит, что молоко сделает меня лучше, и что мать  сердится. Когда она сердится, страдаем мы все. Со слов Итана, мать сказала, что  я больше никогда не пойду на работу. Говорит, что я поступил неправильно. Что я  - маленький ублюдок, которому нельзя доверять.

И  теперь мне больно внутри. В горле и легких сухость и першение. А в желудке, будто  битое стекло, режущее мягкие ткани. И тоненький голосок подсказывает мне попить  молоко, потому что он заполнит порезы и снимет боль. Все мои мысли заняты похожей  на крем жидкостью в кувшинах цвета слоновой кости. Эта тяга заставляет меня  рыдать горькими слезами, и я ненавижу себя еще больше. Я хочу лишь вернуться  назад во времени и отказаться от той работы на складе, где я впервые  познакомился с Саулом. Тогда я мог бы отказаться и от этой комнатушки и от сладкого-пресладкого  молока.

Лучше  б меня тошнило от одного вида молока в самом начале аренды. Я бы назло ей таскал  домой банки и пакеты с нормальной едой. И ни за что не стал бы пить то густое  пойло с привкусом потрохов. Но каждый вечер мать приносила его в огромных  кувшинах, слегка дымящееся, и оставляла на кухонном столе, чтобы сыновья могли поесть.  Звуки, издаваемые ими во время трапезы, заставляли меня задуматься о новом  жилье. И я съехал бы, не коснись я молока.

Всякий  раз, когда я оставлял коробку или бутылку в обычно пустующем холодильнике  "Дэйнти Мэйд", она выливала мое обычное "магазинное"  молоко, будто это какая-то отрава. Не имея другого выбора, я взял за привычку  хранить у себя под раскладушкой маленький запасной контейнер. Но однажды, когда  я вытряс из него последнюю каплю, и мне захотелось горячего чая,