чтобы отогнать ночную прохладу, меня вынудили попробовать ее продукт. Чтобы подбелить чай, я налил в него чайную ложку ее молока из кувшина, оставленного на кухонном столе. Получилось очень вкусно. Это был лучший чай, который я когда-либо пробовал. Густой и сладкий, он согрел меня как стаканчик виски, и наполнил живот не хуже плотного ужина. Затем, несколько дней спустя, я попробовал его с хлопьями. Добавил всего несколько ложек, отвернув нос от запаха. Когда я ел, каждый глоток оборачивал мое тело в теплые пуховые подушки и наполнял голову сонливостью и обещанием хороших снов. Втайне я ходил к тому кувшину снова и снова, словно дремотный медведь, нашедший в бревне медовые соты. В конце концов Итан увидел меня и помчался в соседний дом. Когда он вернулся с матерью, та улыбалась, и щеки у нее светились румянцем. Это было начало моих проблем.
Если б только я доверился своим инстинктам. Возможно, предыдущий квартирант доверился своим и сбежал. Понимаете, в той маленькой комнатке наверху, со шкафом, засаленными обоями и детской раскладушкой, с которой у меня свешивались ноги, до меня жил еще один человек. Я видел его метки и знаю, что ему снились эти сны. Возможно, он прятался под кроватью от этих грез о плясках на молочно-зеленой траве и выцарапывал остатки своего "я" на деревянных досках под крошечными пружинками. Молоко, молоко, молоко, - царапал он снова и снова ногтем или пряжкой от ремня. Ему была знакома эта тяга, когда тысячи рыболовных крючков впиваются тебе в живот, и пронзительный внутренний голос кричит так, что готовы лопнуть перепонки. Но где сейчас этот предыдущий квартирант? Если он убежал, то смогу и я. Скоро.
***
Запертый в комнате без молока, я пытался справиться с накатывавшими волнами желтой лихорадки. Иногда голова у меня немного прояснялась, но не в положительном смысле, как раньше на работе, перед тем, как я ужинал с аппетитом. Когда позволяло самочувствие, и я мог немногого двигаться, я писал под кроватью крошечные заметки для следующего человека, который займет эту комнату, будет пить молоко и отдавать на стирку матери свою одежду.
Сейчас отец стоит за дверью. Он поднимается каждый день и что-то чирикает, как обезьяна, но я не впускаю его. До того, как я разбил молочный кувшин, мать раньше пугала меня отцом. "Мой муж укусит тебя", - говорила она, - "если ночью ты не пойдешь к Итану". Итану одиноко в своей маленькой коробке, но солома в ней пахнет, как мясные стулья внизу, и терпеть не могу находиться в ней с ним. Мне придется подождать, когда Итан и отец уйдут от двери моей комнаты, тогда я предприму следующую попытку побега.
А еще по ночам раздаются шумы. Самые худшие исходят из комнаты Саула.
С тех пор, как я здесь, Саул придерживается одной и той же процедуры. После работы и трапезы он всегда идет к себе в комнату, соседнюю с моей, читать свои тяжелые книги, и не выходит до следующего утра. Ранним вечером, когда мать стуком по стенам объявляет о начале комендантского часа, остальные отправляются спать. Но сейчас, большую часть ночи я не сплю. Ворочаюсь и слышу, как она поднимается по лестнице. Я знаю, что это она, потому что ноги у них звучат по-разному, как и их голоса. Итан карабкается, Саул шаркает, отец цокает, а мать семенит, как курица по соломе. Большинство ночей она поднимается по лестнице, скребя своими птичьими ножками, и идет в комнату Саула. Затем я зажимаю себе уши, чтобы не слышать те бухающие звуки.
Но сны - самая пугающая часть моего плена. Сейчас я никогда не знаю точно, сплю я или бодрствую, и все хорошие сны ушли. Я словно застрял в своей крошечной комнатке, то засыпаю, то просыпаюсь. Иногда меня тревожат звуки за окном, которые издает отец. Думаю, теперь он спит возле двери. А еще мне снятся танцы. Весь сад освещен желтой - цвета моей лихорадки - луной, то и дело закрываемой тонкими облаками. Звезды становятся будто ближе к земле, и семья образует круг. С кваканьем и воем Итан и отец скачут вокруг матери, которая медленно ползает на четвереньках, опустив голову в траву. А Саул читает что-то в стороне нараспев своим лающим голосом. В руках у него открыта книга, и он сидит у меня под окном, словно белый светящийся кит на каком-то странном пляже. Они взывают к чему-то в небе на языке, который я никогда не слышал, и который не понимаю. Но те имена и слова выдергивают меня из сна, и иногда я кричу.
Когда я просыпаюсь, я всегда стою у окна и гляжу вниз на молочно-зеленую траву, весь взмокший от пота. Сад пуст, но на лужайке все еще остается едва заметный вытоптанный круг. Затем мягкие стебли травы выпрямляются, и в центре медленно исчезающего круга лужайка серебрится от полуночной росы.
Я мог бы разбить окно и слизать эту влагу. Чтобы остановить желтую лихорадку и смочить пересохшее горло, оставившее меня без голоса. Три дня и три ночи во рту у меня не было ни росинки, и я почти полностью обессилел. Возможно, последний глоток молока поможет мне сбежать, но если отведать той сливочной сладости, уже нельзя себе доверять.
На четвертый или пятый день у меня в комнате появляется запах. Если я не попью в ближайшее время, то высохну и умру. Я щупаю свое лицо медленно шевелящимися пальцами, касаюсь обвисшей кожи. Все тело у меня пожелтело. Даже белые волоски на моем животе умирают. От лихорадки и тошноты меня охватывают судороги, но из-за слабости я их почти не замечаю.
Неважно, насколько остры зубы у отца и как быстро он умеет бегать, или насколько велики лесные птицы, я должен убежать сегодня ночью. Понимаете, сегодня все они поднимались наверх и разговаривали через дверь.
- Нехорошо оставаться там. Приходи и выпей молока, - сказал Саул. - Сегодня - очень важная ночь. Все готово, и ты не захочешь это пропустить. Мы все очень усердно работали, чтобы принять тебя в нашу семью.
Итан просто жужжал и повизгивал, но мать сыпала угрозами.
- Это твой последний шанс, - сказала она. - Если выйдешь прямо сейчас, я не позволю моему мужу кусаться, и мы забудем о том, каким плохим ты был. Но если не выйдешь, я усыплю тебя навсегда. Суну твою большую башку в миску с водой и утоплю, как предыдущего жильца. Ты же так славно рос, - продолжала она. - Почти уже готов. Тебе осталось совсем немного подрасти, чтобы присоединиться к нам.
Ярость не дает мне уснуть, и я, придвинув кровать к двери, сел на нее.