«Белой книге», дату написания последней выяснили по чудом уцелевшей корректуре.

Это небольшое эссе было написано в конце 1927 года в гостинице города Шабли, куда Кокто отправился отдохнуть вместе с юным поэтом Жаном Дебордом, желая вновь испытать то, что он когда-то пережил с Раймоном Радиге, скоропостижно скончавшимся четырьмя годами раньше.

В письме к матери от 4 января 1928 года Кокто пишет: «перечитываю „Исповедь“ и могу дать фамилию нашего современника каждому персонажу». 1906 — после смерти отца — бегство в Марсель, где впервые он видит моряков и, видимо, пробует опиум. В Париж его привозят под стражей.

«Белая книга» построена как воспоминания. Сначала отрывочные, но впоследствии ставшие яркими образами многих произведений Кокто: мальчик на лошади, столь же поэтичный и светлый, что и в «Купании красного коня» Петрова-Водкина; кибитка с цыганами — отзвуки этой темы можно найти в стихотворении «Похитители детей» и в одном из описаний ученика Даржелоса, одного из самых любимых персонажей писателя: «он был то ли русского, то ли цыганского происхождения. Понятно, откуда у него были такие скулы, такие томные, чуть раскосые глаза с припухшими темными веками, черные волосы, такая терракотовая, цвета подгоревшей хлебной корки кожа бродяги».

Реальный Даржелос действительно учился в лицее Кондорсе, был сыном офицера-кавалериста, отличался способностями к математике. Впоследствии он стал инженером, отцом семейства, и так никогда и не узнал, что его фотография всегда стояла у Кокто на столике.

Даржелосу прямо или косвенно посвящены стихи, фильмы и романы: «Ужасные дети», «Кровь поэта», «Портреты на память». «Теперь Даржелос спустился с моего потаенного Олимпа и, подобно цыганскому скрипачу, что отделяется от оркестра и идет играть у столиков, он позволит прикоснуться мечте многим неизвестным читателям». Моник Ланж, автор биографии Кокто пишет, что «голые коленки Жана Маре, игравшего Станисласа в пьесе „Двуглавый орел“ — это колени Даржелоса». В дневнике «Прошедшее определенное» Кокто обнаруживает, что в каждой книге он продолжает один и тот же рисунок, а «мои друзья, заглядывая мне через плечо, смотрят, как он выходит из-под пера, однако смысл рисунка им непонятен. Стоит начать рисовать силуэт с ног, и вот уже все в недоумении. Наконец, появляется глаз — вот и вышел человечек. Такой должна быть последняя книга.» Портреты Даржелоса — на полях многих рукописей поэта.

Берет Даржелоса превращается в моряцкую шапочку «Счастья-Нет», прототипом которого был Марсель Серве, в действительности встретившийся с Кокто летом 1927 года, то есть фактически непосредственно перед тем, как писатель приступил к «Белой книге». Героя, похожего на «Счастья-Нет», нетрудно найти в пьесе «Пишущая машинка» и в сценарии так и не снятого фильма, который должен был называться «Счастья-Нет». Как утверждает Милорад, этот персонаж — самая сильная любовь рассказчика — соединил в себе черты Жана Деборда и Раймона Радиге: в «Белой книге» есть почти дословные цитаты из сборника «Обожаю» Деборда, сюжетные ходы, напоминающие бегство Радиге на Корсику со скульптором Бранкузи, ревность Беатрис Гастингс — любовницы Радиге — и, наконец, смерть героя. Поэтика морского порта, теплый вечер, закатное солнце, «смутное томление по красоте», моряки, похожие на каторжников, превращенные особым ночным воздухом в греческих богов — этот мир повторится в красивейшей прозе Жана Жене, в частности в романе «Керель».

Что касается связей повествователя с проституткой Розой, а потом с ее сутенером Альфредом, детали эти, видимо, тоже автобиографичны: в небольшом тексте (несколько страничек), озаглавленном «На панели», опубликованном в 1927 году в сборнике разных авторов «Картины Парижа», то есть тогда же, когда появляется «Белая книга», Жан Кокто рассказывает от первого лица о романе с «уличной девкой», которую он встретил «на панели между церковью Мадлен и Оперой».

Предвидя, во-первых, неоднозначную реакцию читателей на столь откровенное произведение, а, во-вторых, возможность соотнесения публикой фактов его биографии с содержанием книги, в интервью с Морисом Рузо, опубликованным в 1929 году, Кокто признается: «Следующую книгу я, вероятно, выпущу анонимно, не указывая издательства, в считанных экземплярах, чтобы посмотреть, выберется ли произведение из могилы само по себе, если его похоронить заживо.»

Книга увидела свет 25 июля 1928 года так, как и хотел Кокто, но тайну быстро раскрыли: уже в октябре 1929 года в дневнике Андре Жида появляется запись о том, что он прочел «Белую книгу». Несмотря на попытки остаться неузнанным, Кокто все-таки ставит свою подпись в самом тексте: «Я надел ему на шею цепочку-талисман. <…> Потом зачеркнул своим стилографом зловещую татуировку. Поверх нее я нарисовал звезду и сердце».

Та же неизменная звездочка сияет рядом почти со всеми стихотворениями Жана Кокто. Кокто по праву считается одним из самым великих волшебников слова, однако всю жизнь он пытался найти определение тому, что невозможно ни назвать, ни увидеть: «Невидимость представляется мне условием элегантности. Элегантность кончается, когда ее замечают. Поскольку поэзия — сама элегантность, ее не видно. Поэзия — наивысшее выражение, данное человеку. Вполне нормально, что она больше не находит никакого отклика в мире, где интересуются одними сплетнями. Поскольку сплетни меня не интересуют, я посвящаю себя поэзии».

Когда Жана Кокто спросили «Зачем нужна поэзия?», он сказал: «Если бы я мог вам ответить, я стал бы растением, прочитавшим труды по садоводству. Поэзия необходима, но я не знаю зачем».

В 1960 году Кокто был единогласно провозглашен Принцем Поэтов. Этот титул присуждается очень редко и многие официально признанные и известные поэты лишь мечтают о нем. Обладая даром предвидения, во втором сборнике «Фривольный Принц» (1910), написанном через год после «Лампы Аладдина», в стихотворении «Ностальгическое рондо» он говорит о себе как о юном принце, стройном, чуть надменном, мечтательном и наивном, вынужденном покинуть родной край из-за угрожающей ему опасности. Желтую обложку сборника украшали шесть тактов анданте Моцарта, а многие стихотворения предваряли эпиграфы из Вольтера, Байрона, Ронсара, Шенье. Уже в ранних опытах проступают контуры предметов, которые станут культовыми для Кокто. Уже тогда, прогуливаясь вечером по опустевшим музейным залам, поэт испытывает нестерпимое желание поцеловать статую в губы, дотронуться до ее «божественно разрушенного тела», получать наслаждение от цветка, слова, летнего неба, но никогда не гордиться тем, что «ты молод и тебе все