закрыть своей узорчатой тканью это слепое нечто, даже не имеющее названия.
Какая феерия, какой праздник, создаваемый человеческим разумом поверх мерзостей жизни! Все искусства, все мифы и всякая философия, отнюдь не замыкающиеся в собственной высокой сфере. Ведь из них, из снов разума, и возникла та преобразованная и преображаемая с помощью математических уравнений планета, которую мы знаем.
Зверюшки из детских книжек-раскрасок, говорящие кролики, собачки, белочки, а еще божьи коровки, пчелки, кузнечики. У них столько же общего с настоящими зверями и насекомыми, сколько у нашего представления о мире — с истинным миром. Подумаем об этом и содрогнемся.
Интуиция художника. Во внезапном озарении он видит на миг свое произведение в самых неожиданных обстоятельствах, через двести, триста лет.
Его произведение через двести, триста лет. Если будет существовать язык, на котором оно написано. То есть зависимость, огромная зависимость от множества глупцов, которые, этим языком пользуясь, будут тащить его вниз и подальше от умных, которые будут его совершенствовать. Сколько же будет тех и сколько других?
Не могу простить своим неизвестным предшественникам того, что они не упорядочили польский язык и оставили мне фонетическую неряшливость всех этих «пше», «пши», «щчи».
Зависть художников. Несмотря на весь свой комизм, зрелище невеселое. Каждый охотно утопил бы собрата в ложке воды. Наблюдаешь за этим годами и не можешь отделаться от черных мыслей. Это напоминает картину человеческой жизни с той лишь разницей, что, борясь за жизнь, деньги, любовь, безопасность, художник сражается за земные блага, ощутимые здесь и сейчас, а слава поэмы или холста с нанесенными на него мазками в высшей степени абстрактна, ибо после смерти человеку эта слава ни к чему. Но дело здесь не в будущем, а в представлении о себе. Похвалы какому-то достижению — зеркало, которое льстит, а хула — кривое зеркало, в котором черты, от природы недурные, оказываются чудовищными.
То же самое и во взаимоотношениях мужчин и — женщин: домогательства, свершение, трагедии, и всегда одно и то же: главное — представление о себе, о своей красоте, притягательности, мужественности etc.
Сиюминутная жизнь этого сообщества художников, литераторов и школяров была мелкой вязью конфликтов, дружб, наступательно-оборонительных союзов и прежде всего сплетен о подробностях чьей-то частной жизни. Погружение в сиюминутность было настолько захватывающим, что особая природа данной минуты ускользала от внимания. Лишь течение времени обнажало эту особенность, и тогда оставалось только удивляться. Внезапно, в один прекрасный день, на хорошо знакомых лицах проступала печать прожитых лет, они оказывались морщинистыми, поблекшими, заметны становились седые волосы иди залысины. Этому печальному зрелищу сопутствовал проблеск понимания: ну да, напряженность жизни поддерживается только телесным участием и животным теплом этих мужчин и женщин — личностей и в то же время организмов. Когда ослабевает жизненная энергия и ее излучение, ощутим становится холод надвигающегося оледенения. Его гигантская стена неудержимо приближается, давя зайчиков, лягушечек, человечков с их забавами. Потом остается лишь история искусства, науки и
Пеликаны (Коста-Рика)
Дивлюсь трудам неугомонных пеликанов,
Их бреющим полетам над заливом,
Покачиванью на весу, пике
На выбранную жертву, белым всплескам.
И так — с шести утра. Что им округа,
Синь неба, пальмы или горизонт?
(Где в час отлива, словно каравеллы,
Встают утесы, полыхая желтым,
Пурпуровым, лиловым…)
Не тронь реальность. Представляй себе
Невидимых существ, живущих выше солнца,
Свободных, чуждых голоду и року.
Шар (Коста-Рика)
Он подносит вождю голову врага,
Которого догнал в кустах за рекой
И проткнул копьем. Это был лазутчик
Из вражеского селенья. Жалко,
Не удалось взять его живым.
Тогда бы его положили на жертвенный стол,
А селенью устроили праздник:
Все бы смотрели, как долго его убивают.
Это был мелковатый темнокожий народ,
Около метра пятидесяти ростом.
От них дошло немного керамики,
Хотя гончарного круга в этих краях не знали.
А еще дошел
Обнаруженный в тропической чаще
Гранитный шар, гигантский и непонятный.
Как они, не зная железа, могли обтесать гранит
И придать ему форму безупречного шара?
Бились над ним поколенье за поколеньем?
Что он для них означал? Противоположность
Всему, что проходит и гибнет? Мышцам, коже,
Листьям, хрустящим в огне?
Высочайшую абстракцию,
Превосходящую все живое,
поскольку она неживая?
Какая феерия
Какая феерия, какой праздник, создаваемый человеческим разумом поверх мерзостей жизни! Все искусства, все мифы и всякая философия, отнюдь не замыкающиеся в собственной высокой сфере. Ведь из них, из снов разума, и возникла та преобразованная и преображаемая с помощью математических уравнений планета, которую мы знаем.
Предостережение
Зверюшки из детских книжек-раскрасок, говорящие кролики, собачки, белочки, а еще божьи коровки, пчелки, кузнечики. У них столько же общего с настоящими зверями и насекомыми, сколько у нашего представления о мире — с истинным миром. Подумаем об этом и содрогнемся.
Название
Сказочная была роскошь, только искусственная:
Блеск таился, в названии Emberiza citrinella,
А не в птице, не в дереве, облаке или камне.
Как будет
Интуиция художника. Во внезапном озарении он видит на миг свое произведение в самых неожиданных обстоятельствах, через двести, триста лет.
Его произведение через двести, триста лет. Если будет существовать язык, на котором оно написано. То есть зависимость, огромная зависимость от множества глупцов, которые, этим языком пользуясь, будут тащить его вниз и подальше от умных, которые будут его совершенствовать. Сколько же будет тех и сколько других?
Не могу простить своим неизвестным предшественникам того, что они не упорядочили польский язык и оставили мне фонетическую неряшливость всех этих «пше», «пши», «щчи».
Наше сообщество
Зависть художников. Несмотря на весь свой комизм, зрелище невеселое. Каждый охотно утопил бы собрата в ложке воды. Наблюдаешь за этим годами и не можешь отделаться от черных мыслей. Это напоминает картину человеческой жизни с той лишь разницей, что, борясь за жизнь, деньги, любовь, безопасность, художник сражается за земные блага, ощутимые здесь и сейчас, а слава поэмы или холста с нанесенными на него мазками в высшей степени абстрактна, ибо после смерти человеку эта слава ни к чему. Но дело здесь не в будущем, а в представлении о себе. Похвалы какому-то достижению — зеркало, которое льстит, а хула — кривое зеркало, в котором черты, от природы недурные, оказываются чудовищными.
То же самое и во взаимоотношениях мужчин и — женщин: домогательства, свершение, трагедии, и всегда одно и то же: главное — представление о себе, о своей красоте, притягательности, мужественности etc.
Тепло
Сиюминутная жизнь этого сообщества художников, литераторов и школяров была мелкой вязью конфликтов, дружб, наступательно-оборонительных союзов и прежде всего сплетен о подробностях чьей-то частной жизни. Погружение в сиюминутность было настолько захватывающим, что особая природа данной минуты ускользала от внимания. Лишь течение времени обнажало эту особенность, и тогда оставалось только удивляться. Внезапно, в один прекрасный день, на хорошо знакомых лицах проступала печать прожитых лет, они оказывались морщинистыми, поблекшими, заметны становились седые волосы иди залысины. Этому печальному зрелищу сопутствовал проблеск понимания: ну да, напряженность жизни поддерживается только телесным участием и животным теплом этих мужчин и женщин — личностей и в то же время организмов. Когда ослабевает жизненная энергия и ее излучение, ощутим становится холод надвигающегося оледенения. Его гигантская стена неудержимо приближается, давя зайчиков, лягушечек, человечков с их забавами. Потом остается лишь история искусства, науки и