дверь горницы, где спал егерь. Каждый шажок — легенда. Каблучки, юбочка, какая-то цепочка на обнаженной шее, оранжевого цвета копешка — откуда этот набор самоновейшей моды в таком захолустье? — дивился Антонов. Скучающий взор, ручки у горла уже примелькались в городе, но здесь все это казалось неожиданным.

— Папа, к тебе пришли. — Она тронула ногу отца туфелькой и, повернувшись, сделала два шажка обратно. К пухлой книге и ранеткам.

Антонов первый раз был в настоящей деревенской избе, и она ему нравилась. Точеная, с шишечками, этажерка, лавки, самодельные табуретки, самодельный комод, все самодельное, даже старый приемник, с толстенными деталями корпуса, тоже выглядел самодельным. Вот в таких избах со ставнями и сенками Русь прожила века, рожала в них Ломоносовых и Есениных, белотелых красавиц с тяжелыми косами. И не затерялась среди народов…

Леонид Иванович оказался высоким человеком, в усах, с очень голубыми глазами, слегка прищуренными, умными.

— Здравствуй, Ульяныч, — подавая руку и застегивая пуговицы на линялой гимнастерке, поздоровался он. — А я все гадал: приедешь ли? Сызнова не вытерпело ретивое?

— Не вытерпело. Весь апрель собирался.

— Весна, Ульяныч! А что здоровьишко?

— А ну его! Сиди берегись, с тоски зачахнешь.

— Как же, как же без воли? А товарищ ваш…

— Прошу, познакомься. Зовут Василий Андреевич. Ученый, кандидат наук. Тоже захотел отдохнуть, глухаря послушать.

— Очень рады, — сказал Леонид Иванович, подавая Антонову руку. — А вы, извиняюсь, по каким наукам?

— Он физик, — ответил Анатолий Ульянович. — Теоретик.

— Читали. Ученые люди — нужные. Летом приезжают ко мне старичок один и женщина. Тоже ученые. Только они по травам. А вы, значит, по молекулам?

— По молекулам, — улыбнулся Антонов.

Девушка оторвалась от книги и, прищурившись, взглянула на Антонова. Похоже, она все-таки слушала разговор. Горожанка, штукатур-маляр, на праздники приехала и отчаянно скучает, решил он. А родилась, наверное, на этой печке, которую теперь от души презирает.

Варя отодвинула тарелку. Раза два Антонов поймал на себе ее хмурый взгляд. Потом она вышла на крыльцо, шикнула на петуха — дверь избы была отворена — и что-то сказала подошедшему Косте. Потом застучала каблуками в сенях.

Леонид Иванович умылся из гремучего рукомойника, вынес из другой комнаты тулуп, ружье и сообщил, что можно ехать.

— Папа, возьми меня в бор, — вдруг сказала Варя.

— В бор? Охотничать? — улыбнулся Леонид Иванович. — Мы же с ночевкой.

— Ну и что? Я возьму мамину шубу. Хочу в бор.

— А мать? Она же меня съест! Потащил, скажет, девку по сограм шататься. Что тебя за муха укусила?

— А что мне дома делать?

— С матерью посиди. Она поглядеть на тебя не успела. В кино сходи.

— Очень нужно! Не возьмешь в лес — сегодня же уеду в город.

— Свезу, свезу, будет случай, — улыбаясь, пообещал егерь.

Леонид Иванович, видимо, гордился дочерью.

3

Пугливая лесная дорожка шуршала прошлогодним листом. Обогнув болотину, с лохматым кочкарником, она перебралась по трухлявому мостку через ручей, сверкавший в густой дреме прошлогодней крапивы. И мостик, и колеи дороги усыпаны были острыми коготками расклюнувшихся осиновых почек. Вдруг донесло медом: в низинке нежились под солнцем желтые шары цветущего тальника. Машина петляла по лесу, из яркого солнца вдруг ныряла в прохладную сосновую тень, будто опускалась в зеленую бездну.

В колеях вода, всюду на дороге лужи, и даже издали видно, что они чистые, немученые. Какая-то птичка летела впереди машины, будто показывая дорогу: подождет возле лужицы, глядя на приближающийся «газик», потом вспорхнет и полетит, мелькая среди деревьев. Вдруг вынырнет из полусумрака леса пень, похожий на присевшего зверя, и, как в детстве, обдаст первобытной жутью.

Леонид Иванович сказал, что везет их на дальний ток, непуганый: нынче на этом току не взято еще ни одного глухаря. На днях он заезжал туда. Птица есть: старички поют, молодые петушки-скрипуны играют на поздней заре.

— Так что удовольствие получите, — обратился он к Антонову. — Стрёлите.

— Ну, не знаю, — сказал Антонов, улыбаясь. — Какой я стрелок?

— Василий Андреевич — человек городской, столичный, — пояснил Анатолий Ульянович. — Говорит, стрелять беззащитную птицу нехорошо.

— Ну-ну, — согласился Леонид Иванович. — Тоже ко мне приезжали не стрелять, а снимать на карточку. Для какой-то, говорят, книги. Я стрельну, а они снимут. И так можно.

Сосны мохнато сомкнулись, и машина пробиралась в сумраке, дробя колесами солнечные блики. Сквозь негромкое пофыркивание мотора слышно было, какая кругом плотная, устоявшаяся тишина.

«Один я здесь просто затерялся бы», — думал Антонов.

Леонид Иванович рассказывал, что из степи в бор пришли волки, у них нынче есть даже выводки, но выбить, выловить их трудно: пищи в лесу изобилие, чего хотят, то и кушают и к отравленной приваде не прикасаются. Зайца, молодую птицу, всякую лесную живность давят, а прошлой осенью чуть не на глазах у егерей зарезали лосиху. Егерь показал даже полянку, где произошла трагедия.

По команде Леонида Ивановича Костя свернул на косогорчик с обгорелыми рогульками таганчика над старым кострищем, с кустиками подснежников, белевших там и сям по желтому ковру хвои. Дорога уходила дальше, опускаясь к речушке, позванивающей в логу и терявшейся в тальнике.

— Шабаш, — сказал егерь. — Приехали. Ток на том пригорке.

Он вылез из машины, снял с головы обшарпанный старенький танковый шлем, который надел еще дома.

Никакого тока Антонов не увидел. На той стороне плотно стояли сосны. На покатой лбинке пригорка тоже белели подснежники, в небе кружились какие-то легкие черные птички. Где же ток?

Костя выключил мотор. Тишина подступила ближе, глухая, завораживающая. О чем-то спрашивал Анатолий Ульянович, что-то отвечал Леонид Иванович, но их голоса тонули, как камень в воде.

Антонов выпрыгнул из машины и прошелся по полянке. Всюду готовыми букетами — подснежники: здесь синий, там белый.

Пестрая бабочка, покружившись, полетела в глубину леса, Антонов долго следил за ней, пока она не истаяла в фиолетовом мраке. «Рай, — подумал Антонов. — Ничего больше не хочу, ничего не желаю».

— Леонид Иванович, тут всегда так… нарядно? — спросил он.

— Денек славный, — ответил егерь. — Славный денек. И комара еще нету.

Разложили костер, вскипятили чай с брусникой, и пошла беседа. Леонид Иванович стал вдруг рассказывать о соседе своем по имени Лутоня, у которого во времена еще давние баба нарожала двенадцать детей, и всё девок. Девки — как спелые