- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (26) »
холопские разговоры слушаю.
Павлин. Нельзя и не говорить; поневоле скажешь, коли вы барышню только смущаете. Можно вам теперь, сударь, кляузы-то бросить и опять барином зажить: золотое дело имеете.
Чугунов. Имею.
Павлин. По милости нашей барышни у госпожи Купавиной всем имением управляете, – ведь это легко сказать! Да оно и видно: и домик обстроили, и лошадок завели, да и деньги, говорят…
Чугунов. Заговорили уж, позавидовали!
Павлин. Нет, что ж, давай Бог, наживайтесь!
Чугунов. Да и наживусь, и наживусь. Разговаривай еще! Посмотрю, что ль, я на кого! Я видал нужду-то, в чем она ходит. Мундир-то мой помнишь, давно ль я его снял? Так вытерся, что только одни нитки остались; сарафан ли это, мундир ли, не скоро разберешь.
Павлин. Барыня молодая, добрая, понятия ни об чем не имеют; тут коли совесть не зазрит…
Чугунов. Зачем же ты совесть-то? К чему ты совесть-то приплел? В философию пускаться тебе не по чину…
Павлин (взглянув в окно). Барышня идут. (Уходит.)
Корнилий в белом галстухе и белых перчатках выходит из гостиной, отворяет обе половинки дверей и становится слева.
Староста. Ах, матушка! Дай ей, Господи! Создай ей, Господи!.. И костылек-то все тот же. Подрядчик. Разве помнишь? Староста. Да как не помнить? Тоже, как крепостными-то были… Подрядчик. Так хаживал по вас? Староста. Еще как хаживал-то!
Выходит Павлин.
Павлин. Не в час, господа, пришли. Чугунов. Что так? Павлин. И докладывать-то не смею. (Чугунову.) Наказанье нынче, сударь Вукол Наумыч, с прислугой. Сливок вскипятить не умеют, либо не хотят, что ли. Только и твердишь, чтоб пенок как можно больше, потому барышня страсть их любят. В такой малости не хотят барышне удовольствия сделать, ну и гневаются. Староста. Что же теперича нам? Павлин. А как-нибудь на неделе, что там Бог даст. Маляр. Ходишь, ходишь, только маета одна. Павлин. Ну, уж будет! Поговорил и довольно! Ласково я с вами говорю или нет? Так вы грубого слова не дожидайтесь. Столяр. Только и всего? С тем, значит, и идти? Павлин. Чего ж тебе? Угощенья для вас не припасено. (Подрядчику.) До приятного свидания, господин Стропилин. (Прочим.) Ну, так прощайте, добрые люди!
Подрядчик, староста, маляр и столяр уходят.
Вам, сударь, в столовой фриштыкать приготовят. Чугунов. Дай-ка табачку-то! Павлин (подавая табакерку). Пожалуйте. Уж придется вам повременить, потому барышня Аполлона Викторыча дожидаются. Чугунов. Где же он? Павлин. Одно место у них. Просто срам, сударь! В городе-то стыдятся; так возьмут ружье, будто за охотой, да на Раззорихе, в трактире и проклажаются. И трактиришко-то самый что ни есть дрянной, уж можете судить, – в деревне, на большой дороге заведение, на вывеске: «Вот он!» написано. Уж так-то не хорошо, что и сказать нельзя. Дня по два там кантуют, ссоры заводят, – и что им там за компания! Барышня уж послали буфетчика Власа, велели их домой привезти. Чугунов. А что ему дома-то делать? Павлин. Барышня хотят их установить и в хороший круг ввести; в гости с ними хотели сегодня ехать и даже все новое им платье приказали сшить. Чугунов. Уж не женить ли хотят? Павлин. Похоже на это-с. Чугунов. Жених завидный. Павлин. Вот теперь тоже Евлампия Николаевна вдовеют, господин Лыняев тоже холостой. Чугунов. Обо всех-то у матушки Меропы Давыдовны забота. Павлин. Нельзя же-с. И ах, как они чудесно рассуждают! Евлампия Николаевна богаты очень – значит, им можно и небогатого жениха, только б молодого, вот как наш Аполлон Викторыч; Михаил Борисыч Лыняев тоже богаты и уж в летах, – для них теперь на примете есть барышня, княжеского рода; немолодая, это точно-с, и в головке у них словно как дрожание, а уж так образованы, так образованы, что сказать нельзя-с. (Взглянув в окно.) Да вот, должно быть, барина привезли. Чугунов. Так я в столовую. (Уходит.)
Входят: Мурзавецкий, одет в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, панталоны в сапоги, на голове фуражка с красным околышем и с кокардой, Влас, с ружьем, патронташем, ягдташем и арапником.
Мурзавецкий (не снимая фуражки). Ма тант у себя? Павлин. У себя-с. Мурзавецкий. Ох, уж эта охота мне! Устал, братец. А что делать-то! Страсть! Жить без охоты не могу. Халат теперь, да спать завалиться. (Хочет идти в свою комнату.) Павлин. Нет уж, извольте здесь подождать, так приказано.
Мурзавецкий садится у окна.
Влас. С рук на руки, Павлин Савельич, и барина, всю сбрую, и амуницию. Павлин (заглянув в ягдташ). В ягдташе-то, сударь, не то что дичи, а и перышков-то нет. Мурзавецкий. Незадача, братец, дьявольская незадача. Выход нехорош был, вернуться б надо; заяц дорогу перебежал, какая уж тут охота! Что ни приложусь, паф! – либо пудель, либо осечка. Павлин (Власу). Снеси к барину в комнату, положи осторожнее!
Влас уходит.
Мурзавецкий (растворяя окно). Фу, духота какая! (Высовывается в окно и свищет.) Тамерлан! Ах, проклятый! Ну, погоди ж! Человек, приведи сюда Тамерлана да подай мне арапник! Павлин. Нет уж, этого ни под каким видом нельзя: не приказано-с. И какой же это Тамерлан? Нешто такие Тамерланы бывают? Уж много сказать про него, что Тлезор, и то честь больно велика; а настоящая-то ему кличка Шалай. Мурзавецкий. Много ты понимаешь!
Корнилий в белом галстухе и белых перчатках выходит из гостиной, отворяет обе половинки дверей и становится слева.
Явление третье
Чугунов встает со стула и становится невдалеке от двери в гостиную, за ним по линии к выходной двери становятся: подрядчик, потом староста, потом маляр и столяр. Мурзавецкая одета в черную шелковую блузу, подпоясанную толстым шелковым шнурком, на голове кружевная черная косынка, которая, в виде вуаля, до половины закрывает лицо, в левой руке черная палка с белым, слоновой кости, костылем. Проходит медленно и не глядя ни на кого от дверей передней в гостиную. Все стоящие в зале поочередно целуют ее правую руку. За ней, в двух шагах, проходит, опустя глаза в землю, Глафира, одета в грубое черное шерстяное платье. Потом две приживалки, одетые в черное. Павлин идет с левой стороны Мурзавецкой и, почтительно согнувшись, несет на руке что-то вроде черного плаща. Корнилий, пропустив всех, входит в гостиную и затворяет двери.Явление четвертое
Чугунов, подрядчик, староста, маляр, столяр, потом Павлин.Староста. Ах, матушка! Дай ей, Господи! Создай ей, Господи!.. И костылек-то все тот же. Подрядчик. Разве помнишь? Староста. Да как не помнить? Тоже, как крепостными-то были… Подрядчик. Так хаживал по вас? Староста. Еще как хаживал-то!
Выходит Павлин.
Павлин. Не в час, господа, пришли. Чугунов. Что так? Павлин. И докладывать-то не смею. (Чугунову.) Наказанье нынче, сударь Вукол Наумыч, с прислугой. Сливок вскипятить не умеют, либо не хотят, что ли. Только и твердишь, чтоб пенок как можно больше, потому барышня страсть их любят. В такой малости не хотят барышне удовольствия сделать, ну и гневаются. Староста. Что же теперича нам? Павлин. А как-нибудь на неделе, что там Бог даст. Маляр. Ходишь, ходишь, только маета одна. Павлин. Ну, уж будет! Поговорил и довольно! Ласково я с вами говорю или нет? Так вы грубого слова не дожидайтесь. Столяр. Только и всего? С тем, значит, и идти? Павлин. Чего ж тебе? Угощенья для вас не припасено. (Подрядчику.) До приятного свидания, господин Стропилин. (Прочим.) Ну, так прощайте, добрые люди!
Подрядчик, староста, маляр и столяр уходят.
Вам, сударь, в столовой фриштыкать приготовят. Чугунов. Дай-ка табачку-то! Павлин (подавая табакерку). Пожалуйте. Уж придется вам повременить, потому барышня Аполлона Викторыча дожидаются. Чугунов. Где же он? Павлин. Одно место у них. Просто срам, сударь! В городе-то стыдятся; так возьмут ружье, будто за охотой, да на Раззорихе, в трактире и проклажаются. И трактиришко-то самый что ни есть дрянной, уж можете судить, – в деревне, на большой дороге заведение, на вывеске: «Вот он!» написано. Уж так-то не хорошо, что и сказать нельзя. Дня по два там кантуют, ссоры заводят, – и что им там за компания! Барышня уж послали буфетчика Власа, велели их домой привезти. Чугунов. А что ему дома-то делать? Павлин. Барышня хотят их установить и в хороший круг ввести; в гости с ними хотели сегодня ехать и даже все новое им платье приказали сшить. Чугунов. Уж не женить ли хотят? Павлин. Похоже на это-с. Чугунов. Жених завидный. Павлин. Вот теперь тоже Евлампия Николаевна вдовеют, господин Лыняев тоже холостой. Чугунов. Обо всех-то у матушки Меропы Давыдовны забота. Павлин. Нельзя же-с. И ах, как они чудесно рассуждают! Евлампия Николаевна богаты очень – значит, им можно и небогатого жениха, только б молодого, вот как наш Аполлон Викторыч; Михаил Борисыч Лыняев тоже богаты и уж в летах, – для них теперь на примете есть барышня, княжеского рода; немолодая, это точно-с, и в головке у них словно как дрожание, а уж так образованы, так образованы, что сказать нельзя-с. (Взглянув в окно.) Да вот, должно быть, барина привезли. Чугунов. Так я в столовую. (Уходит.)
Входят: Мурзавецкий, одет в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, панталоны в сапоги, на голове фуражка с красным околышем и с кокардой, Влас, с ружьем, патронташем, ягдташем и арапником.
Явление пятое
Мурзавецкий, Павлин, Влас.Мурзавецкий (не снимая фуражки). Ма тант у себя? Павлин. У себя-с. Мурзавецкий. Ох, уж эта охота мне! Устал, братец. А что делать-то! Страсть! Жить без охоты не могу. Халат теперь, да спать завалиться. (Хочет идти в свою комнату.) Павлин. Нет уж, извольте здесь подождать, так приказано.
Мурзавецкий садится у окна.
Влас. С рук на руки, Павлин Савельич, и барина, всю сбрую, и амуницию. Павлин (заглянув в ягдташ). В ягдташе-то, сударь, не то что дичи, а и перышков-то нет. Мурзавецкий. Незадача, братец, дьявольская незадача. Выход нехорош был, вернуться б надо; заяц дорогу перебежал, какая уж тут охота! Что ни приложусь, паф! – либо пудель, либо осечка. Павлин (Власу). Снеси к барину в комнату, положи осторожнее!
Влас уходит.
Мурзавецкий (растворяя окно). Фу, духота какая! (Высовывается в окно и свищет.) Тамерлан! Ах, проклятый! Ну, погоди ж! Человек, приведи сюда Тамерлана да подай мне арапник! Павлин. Нет уж, этого ни под каким видом нельзя: не приказано-с. И какой же это Тамерлан? Нешто такие Тамерланы бывают? Уж много сказать про него, что Тлезор, и то честь больно велика; а настоящая-то ему кличка Шалай. Мурзавецкий. Много ты понимаешь!
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (26) »