- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (90) »
быть, что она в основном состоит из ничего? Он терпеть не мог, когда его младший брат говорил о таких вещах, которых он не знал.
– Это ерундистика, – сказал он, используя выражение доктора Клиндера.
– Вот и нет. Это наука. По крайней мере, в книгах больше смысла.
– Зато они достают. По мне так кино лучше.
– Книжку можно перечитать.
– А фильм можно пересмотреть.
– Да, но тогда придётся платить ещё четвертак. А в библиотеке книжки бесплатные.
– Ну и пошла она в жопу, твоя библиотека.
– Майк!
– Слушай. Представляешь, как здорово, если бы у нас было своё кино? И мы могли бы смотреть все, что нам нравится, сколько угодно.
Денни подумал.
– И не пришлось бы платить.
– И если бы оно было… маленькое, как телевизор. – Идея захватила Майка. – И можно было бы просто нажимать кнопку и смотреть. И перематывать назад, если чего-нибудь не понял.
– Или вперёд. На скорости. Чтобы не смотреть скучные места.
– Ну да, и застопорить, если надо сходить пописать, – сказал Майк. – И передвигать камеру, чтобы видеть те вещи, которые хочешь. И говорить с актёрами. И смотреть на сиськи.
– И включать звук по-настоящему громко! – сказал Денни.
– Горт!
– Баррада!
– Никто!
– И весь попкорн в мире, – сказал Денни.
Вдали было слышно, как комбайн мистера Шлитбеера закашлял и заглох.
Стебли пшеницы вокруг затихли и перестали качаться, как будто кто-то выпустил из мира весь ветер. Они так и не вернулись к выпрямленному состоянию, оставаясь наклонёнными. Но ветра не было. Примерно в двухстах ярдах над ними некий круглый объект скользнул в поле их зрения. Он не издавал ни звука. Серебряная точка, окружённая белой дымкой, парила в небесах, как гигантский внимательный глаз. Бесконечное мгновение они смотрели с высоты птичьего полёта на двух мальчишек, лежащих на золотом поле. Две маленькие тёмные застывшие фигурки, бок о бок. Больше никого. Эта картина останется с ними до конца их жизней. Они никогда не говорили об этом между собой. Но образы, хранящиеся в их головах, были идентичны, как если бы у них были две копии одной фотографии.
Так же незаметно, как появился, объект исчез с их линии обзора. Ни один из мальчиков не шевельнул и мускулом, они не могли даже взглянуть друг на друга. – Пойдём посмотрим? – Ты первый, – через силу ответил Денни. – Я не могу пошевелиться, – сказал Майк. – Я хочу двинуться, но не могу. – Я тоже. Майк. Мне страшно. – Почему мы можем говорить, если мы не можем двигаться? – Луч смерти, – сказал Денни. Они лежали там, на этом пшеничном поле, испуганные, но полные любопытства. Они не хотели пропустить свою смерть. Они так и не услышали, как комбайн завёлся вновь. Но спустя некоторое время стебли вокруг них выпрямились и вновь согнулись под лёгким ветерком. – Тарелка. – Или фрисби[3], – сказал Денни. – Довольно высоко, – заключил Майк, по-прежнему глядя вверх. Денни сказал: – А может, нам это просто показалось? – Хрен тебе показалось. – Майк… – Хрен. Стручок. Вагина. Денни спросил: – Что такое вагина? – Это то, что у девчонок вместо стручка. – Правда? – Бог мой, ты что, ничего не знаешь? Это место, откуда выходят дети. – Я думал, им делают операцию. На животе. – Да нет, они выходят у них между ног. Если они не приёмные, как мы. Что, Вонючка тебе не рассказывал? Он не должен его так называть, подумал Денни. Он напрашивается на порку. – Дядюшка Луи сказал тебе? Майк кивнул. – Дай джуси-фрутину. – У меня нет, – Денни воинственно вытаращил глаза. – Слушай, ты ведь не умрёшь, если будешь говорить «пожалуйста» время от времени. – Зачем? – спросил Майк. Денни вздохнул. Они лежали в пшенице и думали. Лучи смерти. Маленькие кинотеатры. Хайнлайн. Члены. Вагины. Расширяющиеся двери. И откуда выходят дети.
Они обнаружили, что могут повернуть голову. Вокруг глаз у обоих были синяки, как будто они дрались в течение часа, выкладываясь каждый как может, пока, предельно истощённые, не повалились рядышком на землю. Н-да, картина. Денни захихикал. – Ты похож на енота. – Кто бы говорил, – отвечал Майк. В молчании они оба вспоминали, по крайней мере, пытались вспомнить потерянное время – время, которое они провели друг без друга. Денни был в больнице с ангиной. Майк – в Буффало, «навещал родственников». Впервые за всю свою жизнь они были разделены. – Мне не хватало тебя, – сказал Денни. Майк немного помолчал. – Это было не так уж долго. – Мне казалось, это была вечность. – Я не хочу об этом говорить. – Я тоже. Дыхание ветра колыхало пшеницу. – Я думал, мы умерли, – сказал Денни. – Я тоже. – А может, мы умерли и не знаем? – Это ерундистика. Они повернулись и посмотрели друг на друга. «Ш-ш-ш», – говорила пшеница над их головами. Денни положил руку на сердце брата и почувствовал, как оно бьётся. – Ты жив. Майк сделал то же самое. – Ты тоже. Они оставили руки лежать там. Друг у друга на сердце. – Если я умру, – сказал Денни, – ты умрёшь тоже? – Конечно. – Обещаешь? – Конечно. – Клянёшься? – Вот те крест и чтоб я сдох. – Чтобы твой язык отсох? Пшеница кивала, качаясь взад-вперёд. – Конечно, – сказал наконец Майк. Хотя это было то же слово, которое он произнёс уже дважды, оно прозвучало как-то иначе. Пауза. Все, казалось, было определено. Потом Денни спросил: – Ты не бросишь меня? – Не беспокойся, – заверил его Майк. Затем, помолчав немного: – Никто никого не бросает. И наконец: – Мы здесь вместе. Все было определено. Их лица были так близко, что они чувствовали дыхание друг друга. Майк сел, и вдруг они обнаружили, что могут встать. Они стояли и пытались найти в небе серебряный диск, но его нигде не было видно. Затем они увидели, что лежали на маленьком квадратном кусочке высохшей жёлто-зеленой пшеницы. Все поле вокруг них было убрано. Они шли домой через пустое поле, по колючему жнивью, соломе и грязи. В воздухе стоял терпкий гниловатый запах осени.
Стебли пшеницы вокруг затихли и перестали качаться, как будто кто-то выпустил из мира весь ветер. Они так и не вернулись к выпрямленному состоянию, оставаясь наклонёнными. Но ветра не было. Примерно в двухстах ярдах над ними некий круглый объект скользнул в поле их зрения. Он не издавал ни звука. Серебряная точка, окружённая белой дымкой, парила в небесах, как гигантский внимательный глаз. Бесконечное мгновение они смотрели с высоты птичьего полёта на двух мальчишек, лежащих на золотом поле. Две маленькие тёмные застывшие фигурки, бок о бок. Больше никого. Эта картина останется с ними до конца их жизней. Они никогда не говорили об этом между собой. Но образы, хранящиеся в их головах, были идентичны, как если бы у них были две копии одной фотографии.
Так же незаметно, как появился, объект исчез с их линии обзора. Ни один из мальчиков не шевельнул и мускулом, они не могли даже взглянуть друг на друга. – Пойдём посмотрим? – Ты первый, – через силу ответил Денни. – Я не могу пошевелиться, – сказал Майк. – Я хочу двинуться, но не могу. – Я тоже. Майк. Мне страшно. – Почему мы можем говорить, если мы не можем двигаться? – Луч смерти, – сказал Денни. Они лежали там, на этом пшеничном поле, испуганные, но полные любопытства. Они не хотели пропустить свою смерть. Они так и не услышали, как комбайн завёлся вновь. Но спустя некоторое время стебли вокруг них выпрямились и вновь согнулись под лёгким ветерком. – Тарелка. – Или фрисби[3], – сказал Денни. – Довольно высоко, – заключил Майк, по-прежнему глядя вверх. Денни сказал: – А может, нам это просто показалось? – Хрен тебе показалось. – Майк… – Хрен. Стручок. Вагина. Денни спросил: – Что такое вагина? – Это то, что у девчонок вместо стручка. – Правда? – Бог мой, ты что, ничего не знаешь? Это место, откуда выходят дети. – Я думал, им делают операцию. На животе. – Да нет, они выходят у них между ног. Если они не приёмные, как мы. Что, Вонючка тебе не рассказывал? Он не должен его так называть, подумал Денни. Он напрашивается на порку. – Дядюшка Луи сказал тебе? Майк кивнул. – Дай джуси-фрутину. – У меня нет, – Денни воинственно вытаращил глаза. – Слушай, ты ведь не умрёшь, если будешь говорить «пожалуйста» время от времени. – Зачем? – спросил Майк. Денни вздохнул. Они лежали в пшенице и думали. Лучи смерти. Маленькие кинотеатры. Хайнлайн. Члены. Вагины. Расширяющиеся двери. И откуда выходят дети.
Они обнаружили, что могут повернуть голову. Вокруг глаз у обоих были синяки, как будто они дрались в течение часа, выкладываясь каждый как может, пока, предельно истощённые, не повалились рядышком на землю. Н-да, картина. Денни захихикал. – Ты похож на енота. – Кто бы говорил, – отвечал Майк. В молчании они оба вспоминали, по крайней мере, пытались вспомнить потерянное время – время, которое они провели друг без друга. Денни был в больнице с ангиной. Майк – в Буффало, «навещал родственников». Впервые за всю свою жизнь они были разделены. – Мне не хватало тебя, – сказал Денни. Майк немного помолчал. – Это было не так уж долго. – Мне казалось, это была вечность. – Я не хочу об этом говорить. – Я тоже. Дыхание ветра колыхало пшеницу. – Я думал, мы умерли, – сказал Денни. – Я тоже. – А может, мы умерли и не знаем? – Это ерундистика. Они повернулись и посмотрели друг на друга. «Ш-ш-ш», – говорила пшеница над их головами. Денни положил руку на сердце брата и почувствовал, как оно бьётся. – Ты жив. Майк сделал то же самое. – Ты тоже. Они оставили руки лежать там. Друг у друга на сердце. – Если я умру, – сказал Денни, – ты умрёшь тоже? – Конечно. – Обещаешь? – Конечно. – Клянёшься? – Вот те крест и чтоб я сдох. – Чтобы твой язык отсох? Пшеница кивала, качаясь взад-вперёд. – Конечно, – сказал наконец Майк. Хотя это было то же слово, которое он произнёс уже дважды, оно прозвучало как-то иначе. Пауза. Все, казалось, было определено. Потом Денни спросил: – Ты не бросишь меня? – Не беспокойся, – заверил его Майк. Затем, помолчав немного: – Никто никого не бросает. И наконец: – Мы здесь вместе. Все было определено. Их лица были так близко, что они чувствовали дыхание друг друга. Майк сел, и вдруг они обнаружили, что могут встать. Они стояли и пытались найти в небе серебряный диск, но его нигде не было видно. Затем они увидели, что лежали на маленьком квадратном кусочке высохшей жёлто-зеленой пшеницы. Все поле вокруг них было убрано. Они шли домой через пустое поле, по колючему жнивью, соломе и грязи. В воздухе стоял терпкий гниловатый запах осени.
2000 – ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО
Нельзя винить Дэниела Глинна за то, что он не знал, что мёртв. Он никогда прежде не бывал мёртв. К тому же о вещах подобного рода он всегда узнавал последним. Насколько ему было известно, он просто читал фэнтези, сидя у огня – профессор, ищущий задания для студентов, чтобы заполнить свои триста часов по фантастической литературе в следующем году; человек, прервавший чтение, чтобы взглянуть в окно. По правде говоря, он глядел в окно уже довольно долго. Дэниел думал о своём брате Майке, когда услышал, что ребёнок плачет. – Папа! Он потерялся в снегопаде, засыпавшем его детройтский дом. Хлопья снега окрашивались жёлтым светом,- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (90) »