космической программы.

— Но если русские не займут первое место, это пойдет им в минус?

Док нахмурился.

— Правда, в известном смысле. Они должны чувствовать себя очень уверенно… Кстати, вот и они.

III

Направляясь к шахматным столикам, центр пустеющего постепенно зала пересекали четверо мужчин. Они совершенно случайно выстроились по двое, образовав квадрат, но у Сандры появилось отчетливое ощущение фаланги.

— Первые двое — это Лысмов и Вотбинник, — объяснил Док. Не часто вы можете видеть чемпиона — им является Вотбинник и экс-чемпиона мира, идущими рука об руку. На турнире есть еще двое, кто удостаивался этого звания — это Джаль и Вандерхоф, директор турнира.

— Тот, кто выиграет турнир, станет чемпионом?

— О нет. Это решается в матче двух шахматистов, который проходит после отборочных турниров претендентов. Дело очень долгое. Этот турнир круговой: все сыграют друг с другом по разу. Выходит девять туров.

— Но как бы там ни было — на турнир приехало ужасно много русских, — воскликнула Сандра, заглянув в свою программу. Из десяти участников четверо представляют СССР. А Бела Грабо — Венгрию, его сателлит. Фамилии Шеревский и Кракатовер тоже звучат, как русские.

— Количество советских и американских шахматистов достаточно справедливо отражает разницу в силе игры между двух стран, — сказал Док. — С годами мировые центры шахмат перемещаются из страны в страну. Далеко назад это были мусульмане, индусы и персы. Позже в такие центры превратились Италия и Испания. Немного более ста лет назад ими стали Франция и Англия. Потом Германия, Австрия и Новый Свет. Сейчас это Россия — я имею в виду, конечно же, и тех русских, которые оттуда сбежали. Но не думайте, что так уж мало среди гроссмейстеров высшей пробы представителей англо-саксонской расы. В действительности их много и здесь, вокруг нас, хотя вы, наверное, мне не верите. Можно сказать, что если вы много играете в шахматы, то начинаете походить на русского. Однажды, возможно, от этой игры вы сделаетесь похожим на итальянца. Видите того невысокого мужчину с лысой головой?

— Который стоит перед Машиной и о чем-то разговаривает с Яндорфом?

— Да. Очень занимательный тип. Это Мозес Шеревский. Многократный чемпион Соединенных Штатов. Настоящий ортодокс-иудей. Не может играть в шахматы по пятницам и субботам до захода солнца, — Док усмехнулся. — Тут даже одна история ходит, будто один раввин сказал Шеревскому, что для него неприемлемо играть с Машиной, так как она является механическим големом — глиняным монстром Франкенштейна из древнееврейской легенды.

— А кто такие Грабо и Кракатовер? — спросила Сандра.

Док издал презрительный смешок:

— Кракатовер! Вот на него не обращайте ни малейшего внимания. Слабоумный отголосок прошлого. Просто скандал, что его допустили к участию в турнире! Он наверняка задействовал все свои старые связи. Заявил, что его заслуги перед шахматами выиграли ему эту честь и что на их турнире должен быть представитель так называемой "старой гвардии". Может, он даже упал на колени и плакал — а его глаза все время смотрели на оплату расходов и утешительный приз за последнее место! Все еще шизофренически мечтает победить всех! Пожалуйста, не заставляйте меня начинать о Гадком старом Кракатовере.

— Не волнуйтесь так, Док. Однако похоже, что с ним получилось бы интересное интервью. Вы можете показать его мне?

— Его можно узнать по длинной седой бороде с пятнами от кофе. Впрочем, что-то я ее нигде не вижу. Может, по такому случаю он ее сбрил? Это походило бы, как если одряхлевший волокита пытаться развить старческая мания моложавости.

— А Грабо? — настаивала Сандра, едва сдерживая улыбку при виде не на шутку расходившегося Дока. В его глазах появилось раздумье:

— О Беле Грабо (ну почему из четырех венгров троих зовут Бела?) я скажу только это: он блестящий шахматист, и Машине крупно повезет, если она сведет с ним первую партию вничью.

Сообщив это, он замолчал. Сандра снова занялась изучением табло.

— Этот Саймон Грейт, который составил программу для Машины, наверное, известный физик?

— Конечно, нет. В этом состояла проблема всех первых компьютеров — их программировали ученые. А Саймон Грейт психолог, который когда-то был основным претендентом на звание чемпиона мира по шахматам. Думаю, WBM поступила удивительно расчетливо, выбрав для составления программы его. Позвольте сказать вам… Нет, лучше все-таки…

Док вскочил со стула и, подняв вверх руку, громко позвал:

— Саймон!

Мужчина, находившийся примерно за четыре столика от Сандры и Дока, махнул рукой в ответ и через пару мгновений присоединился к ним.

— Что случилось, Савилли? — осведомился он. — Ты же знаешь, у меня почти нет времени.

Их новый собеседник был среднего роста, хорошо сложен, с правильными чертами лица и коротко остриженными, прилизанными седеющими волосами.

Снова помогая Сандре, Док вкратце изложил проблему. Саймон Грейт чуть заметно улыбнулся.

— Прошу прощения, — произнес он, — но я никаких прогнозов не делаю. И никакой предварительной информации о программе Машины мы тоже не даем. Как вы знаете, мне пришлось выдержать настоящую схватку с Комитетом Шахматистов. Мы спорили абсолютно по всем вопросам, и в большинстве случаев они победили. Мне запрещено перепрограммировать Машину, если партия отложена, — только в перерывах между турами (на этом я настаивал и получил такое право!). Но если Машина выйдет из строя во время игры, ее часы останавливаться не будут. Моим людям лишь разрешено ремонтировать ее — если успеют сделать это достаточно быстро.

— Вы оказываетесь в довольно затруднительном положении, заметила Сандра. — Ведь машина не получила никаких поблажек.

Грейт сухо кивнул.

— А теперь я должен идти. Уже почти закончился обратный отсчет времени, как говорит один из моих техников. Приятно было с вами познакомиться, мисс Грейлинг. Я поговорю об этом интервью с представителями нашего департамента по общественным связям. Увидимся, Савви.

Зрительские ярусы уже заполнились, в то время как центральная часть зала опустела — распорядители очищали ее от нескольких зазевавшихся зрителей. Большинство гроссмейстеров, включая и русскую четверку, сидели за своими столиками. Вспыхивали блики фоторепортеров и просто любителей. На четырех электронных досках высветились стоявшие в исходной позиции фигуры — белые, как им и положено, были белого цвета, а черные обозначались красными. Саймон Грейт перешагнул через бархатный шнур, и зал озарился