«радость» вынесено в название повести. Радость звенит, переливается весенними ручьями, врывается в озорные игры детей, в неуклюжие прыжки ягнят и телят, слышится в восторженных восклицаниях Ямиля: «Как весело, когда на земле весна!»

Наивная непосредственность ребенка увидена взглядом взрослого, освещена оптимизмом писателя, его мировоззрением. Поэтому радость просто жить слита с радостью страны, с предчувствием и наступлением Победы, обещающей труд на мирных пашнях, по которым истосковались солдатские руки.

В детских повестях Карима нет плохих людей. Не потому, что, по его мнению, их нет вообще. «Может, и есть, — говорит он, — но я их не вижу. Если глаз и приметит — душа не приветит».

Его душа привечает лишь доброе, счастливое, «Радость нашего дома» напоминает о долге людей беречь доброту, счастье, мир. Это напоминание звучит и в поэзии Карима как постоянная тема его творчества, как дело его жизни:

При въезде на главную улицу аула Кляш над общественным колодцем молодые жители аула прибили металлический флажок с надписью: «Здесь источник поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!» Такие надписи — лучшее подтверждение всенародного признания писателя.

А теперь от сороковых годов, от времени действия повести Карима, перенесемся на двадцать с лишним лет назад, на утреннюю улицу провинциального городка Ревска.

Перекликаются ранние петухи, доносится из дома кашель, сонное бормотание. Что невероятного может стрястись в этом дремотном покое? Но вдруг… и понеслось, полетело приключение.

Случайно найденный героем Анатолия Рыбакова старинный кортик. Его блеснувшая на солнце красота — три острые грани, побуревшая от времени рукоятка, которую обвивает змейка с загнутым вверх язычком. Описанный со вкусом, любовно, он как будто лежит на ладони и от него исходит волнующее предвкушение тайны…

Как полагается в современной приключенческой литературе, за тайной героям повести «Кортик» не надо отправляться далеко — она ближе, чем заброшенный дом на горе, где искали сокровища Том Сойер с Гекльберри Финном, или пещера, где они его нашли. Тайна внутри обычной жизни; ни бредущее стадо, ни оборванный пастушонок, громко хлопающий бичом, не разрушают и не снижают ее. В «таинственный остров» превращается пыльная улица заштатного городка, хорошо знакомый подвал восьмиэтажного дома на Арбате и клуб в подвале, где репетируют самодеятельный спектакль, а под декорациями обнаруживается железная дверь. Куда она ведет?

Одна тайна, как волна, накатывается на другую. Все туже наматывается клубок загадок. Драматические обстоятельства, убийство, клад — все стягивается к кортику.

В повести Рыбакова налицо обязательные элементы приключенческого. сюжета: тайна, скрывающаяся в привычном, знакомом, но и трудная задача, которую непременно надо решить; случайности и совпадения; выслеживание преступников, врага, выдающего себя не за того, кто он есть. И когда разгадка уже почти дается в руки — дополнительные осложнения, задерживающие розыск, притормаживающие действие и до крайней точки накаляющие читательское нетерпение.

Да, юному читателю по душе приключение. Его ритм не ослабевает в «Кортике» ни на минуту. Непрерывно что-то происходит, меняется: то приближаются, то отдаляются гудки паровоза, цокот конских копыт, суля нежданные встречи и разлуки.

Двенадцатилетние герои втянуты в этот вихрь и напряженностью происходящего, и своим возрастом, когда хочется мчаться, врываться в события, чтоб не остаться в стороне.

Но еще и потому ребята любят приключенческую литературу, что в ней находит удовлетворение их настоятельная потребность в победе справедливости; их надежда, что борьба разрешится тут же, в пределах одной книги, торжеством добра и неотвратимым возмездием злу.

В довольно жестких рамках приключенческого сюжета писатель расположился свободно и смело. Он заметил однажды, что «так часто бывает с первой книгой… в ней есть подкупающая наивность и смелость решений».

И вот сразу заметный знак этой смелости: обычно пространство и время приключенческой литературы имеет мало общего с реальностью, но в «Кортике» — иначе…

Рассказывая о себе, Анатолий Рыбаков вспоминает, как с 1946 года началась его писательская жизнь (он родился в 1911 году, и тогда ему было 36 лет).

Пройдя фронт, он вернулся после войны в Москву, в тот же большой дом на Арбате, где прошло детство и куда не вернулись многие погибшие сверстники. Одни воспоминания повлекли за собой другие, нашлись прежние наброски, сделанные им в тридцатые годы, и родилась повесть о детстве его поколения.

Толчком к замыслу послужила память, и память же подсказала воображению цепкую зоркость к деталям, за которыми вырастает время, быт и политическая обстановка конца гражданской войны и начала нэпа.

Те годы приходят к читателям «Кортика» в звуке, в цвете, в зримых и вещных подробностях. Слыша захлебывающееся тарахтение пулемета, гик и нагаечный свист, видя мелькание барашковых шапок с красным верхом, сразу представишь себе, как врывались белые в маленькие городки России.

В одном из таких городков под названием Ревск изображен Сновск Черниговской области, где жил в детстве писатель, прежде чем переехать в Москву.

Есть исконно московские улицы и переулки, которые для многих стали их «малой родиной», и если спросить этих людей, с чего началась их любовь к Отечеству, они ответят: с Замоскворечья, с Чистых прудов и, конечно, с Арбата.

Анатолию Рыбакову дорога каждая минута жизни его любимой улицы. Она для него как живое существо, просыпающееся с ликующими звуками и засыпающее, постепенно затихая.

Двадцатые годы в их пестроте и разноголосице шумят на московских улицах, поблескивают золотом тисненых переплетов с ларьков букинистов на Моховой, выбегают из университетских ворот толпой студентов и рабфаковцев.

Приключение выводит героев на эти улицы, как солнце в капле воды, отражающие то, чем живет страна. Ее насущными заботами проникнуты речи комиссара Полевого, мечтания главного героя повести Миши Полякова, все происшествия, в которых действуют он и его друзья; заботы эти взывают с плакатов: «Смерть наемникам Антанты!», «Все на борьбу с беспризорностью!», «Помоги голодающим Поволжья!».

Сама книга Рыбакова — как бы плакат того времени, написанный густой краской, крупно и наглядно.

И время тех дней сцеплено с прошлым; звено же цепи — кортик,