конечно, свое слово о подвиге комиссаров сказали в разные годы азербайджанские поэты С. Вургун, М. Мушфик, С. Рустам, Р. Рза, С. Рагим, О. Сарывелли.

В двадцатые же годы было положено начало поэтической Лениниане, существенно важной части всесоюзного литературного развития. Вскоре после Октября 1917 года появились стихи, поэмы и баллады о Ленине на русском, украинском, армянском, узбекском и других языках. Советская поэзия демонстрировала верное понимание революции, ее идеалов и ее перспектив, находила более совершенные художественные средства для отражения революционной действительности. В. И. Ленин был реальным выражением человека новой, социалистической эпохи, его образ подсказывал пути поиска героического характера. Поэма В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин» (1924) явилась вершиной лирико-эпического воплощения ленинской темы в этот период.

Поэзия народов Советского Союза складывалась не как механическое соединение разных национальных традиций, она приобретала черты единства в борьбе с национальной ограниченностью, трудно отбрасываемыми особенностями национального бытия, таящего в себе не только обаяние старины, но и слепую приверженность к традициям. В этой борьбе порой сталкивались самые противоположные взгляды, например, украинское сменовеховство с его лозунгом национального возрождения и отказом от «большевизации» и украинский футуризм с его ярко выраженным национальным нигилизмом. Однако ни тот, ни другой не могли противостоять идеям интернационализма и советской государственности.

Огромное значение для культурной жизни имело образование в 1922 году Советского Союза, добровольного союза равноправных наций. Образование СССР придало организованный характер и широчайший государственный размах уже начавшемуся после революции процессу сближения и взаимообогащения различных культур разных народов, а в иных случаях — созданию и становлению их на основе демократических элементов в национальных традициях. Победа идей интернационализма, решительное преодоление застойной этнографической обособленности, национального консерватизма были важнейшим условием укрепления идейного единства советской литературы.

Другим не менее важным условием на пути к единству надо считать ликвидацию разобщенности, существовавшей почти во всех развитых национальных литературах. Причем характер борьбы между различными группировками, кружками, платформами, направлениями во многом напоминал ситуацию, сложившуюся в 20-е годы в русской литературе.

Многочисленные группировки, естественно, изживали себя под напором жизни, в результате терпеливой и последовательной работы партии с творческой интеллигенцией. Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» уже формально положило конец групповой обособленности и кружковщине, определило организационные принципы единства художественной интеллигенции.

Однако сам процесс поэтического развития 20-х годов таил в себе много сложностей и диалектических противоречий. Революционное содержание, решительно изменившее характер поэзии, обратившее ее лицом к широким демократическим массам, повлекло за собой попытки радикального обновления поэтического языка.

Поиски новой выразительности, особенно в творчестве крупнейших советских поэтов, обогатили язык литературы, но они же в ряде случаев, в крайнем своем выражении, вели к формализму, с одной стороны, и грубому утилитаризму — с другой. А. Гастев призывал к «революционной конструкции самого слова или же его осложнению чисто техническим монтажом…». Эстетические принципы Пролеткульта устраняли из искусства человека во имя разумных машин. Самые броские формалистические эксперименты 20-х годов носят характер машинизации и технизации поэзии, в которой отразилась наивная вера в новое искусство, которое-де должно отринуть весь опыт культурного наследия прошлого.

Разумеется, процесс радикальных «реформ» поэтического языка в 20-е годы нельзя упрощать. Революция — первая и главная тема художественного творчества — самим существом своим как бы подсказывала необходимость опровержения, разрушения традиций, создания новой семантической и образной системы. Но только инерция стихийности могла породить архи-революционные лозунги типа: «Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы» (В. Кириллов).

При всех крайностях левацкого толка пути революционного искусства прочерчивались тогда множеством радиальных линий от единой исходной точки — революции. Каждая из них, по замыслу и намерениям молодых творцов новой литературы и искусства, должна была привести к расцвету, к социалистическому и коммунистическому Ренессансу.

Сейчас трудно даже представить, сколько всевозможных и самых неожиданных вопросов стояло перед опаленной огнем революции и гражданской войны или еще совсем зеленой, но полной революционного энтузиазма молодежью, которой предстояло творить новое искусство. Еще вчера никому не известные юные теоретики и пророки провозглашали новые школы, направления, объявляя произведения ближайших предшественников «смердящим трупом». Соперничая между собою, многочисленные литературные группировки и объединения предлагали головокружительные программы полного обновления искусства слова. Лефовская программа превратить искусство из вдохновения в науку была в этом смысле не самой «левой», хотя и претендовала на то, чтобы обозначать собой самый крайний его фронт. Нельзя также забывать о том, что политическая ориентация некоторых группировок и отдельных литераторов была открыто или тайно враждебна Советской власти.

Во всем этом вавилонском смешении языков нелегко было сориентироваться, тем более что революционная фразеология порою оказывалась завесой для пропаганды антидемократических тенденций художественного развития. И тем не менее новое искусство всходило, как тесто на дрожжах, оно до сих пор поражает нас своею страстью, темпераментом, экспрессией, буйством красок. Недаром С. Есенин, сожалея о том, что не участвовал «в борьбе других», признавался:

Самой дерзновенной попыткой революционного обновления поэзии было творчество В. Маяковского. Художник меньшего масштаба не мог бы столь решительно поколебать и изменить многие устойчивые представления о прекрасном. Трибунная патетика, страстная гражданственность,