никогда уже не будет мной прожита. Эти ее глаза мне не однажды снились потом — за те десять лет на чужбине. Я видел глаза Тани ночью и после этого просыпался. Просыпался, и меня опять окружали полупонятная речь, серые, выметенные тротуары и одинаковые дома североамериканских городов. А маленькая туапсинская улочка на берегу далекого моря снова оказывалась безнадежно затерянной где-то и жила теперь только в воспоминаниях.

Но, вот, эта самая улочка передо мною. Казалось, я очутился в своем прошлом. Из подъезда сейчас выйдет Таня. Увидев меня, она улыбнется своей трогательной и беззаботной улыбкой. А потом уйдет — вдаль по этой улочке. Я буду смотреть вслед, пока Таня не исчезнет за поворотом. А потом — длинным путем, в обход страшного парка, домой; в обход — чтобы не встретиться с жестокими туапсинскими хулиганами. А дома, наверное, мама уже приготовила обед. А папа читает газету…

Из подъезда вышел мужик с красной физиономией. В его авоське немелодично побрякивала пустая тара.

Я шагнул ближе, огляделся и вошёл внутрь.

Подъезд дышал сыростью, грязью и неуютом. Получается, Таня уже много лет живет в ужасных условиях. Или, может, это мне после сытой, раскормленной Канады все теперь таким кажется?..

Я поднимался по лестнице. Возможно, Тани уже давно нет здесь. Все бежит, все меняется. Ведь, как никак, десять лет прошло.

А что я скажу, если Таня откроет мне сейчас дверь?.. В кармане лежит бумажник, туго набитый зелёными американскими банкнотами. Что-нибудь да скажу. Вряд ли Таня живёт в роскоши.

Стоило мне увидеть дверь — её дверь, и я сразу же всё понял. Старая, порванная обивка, которую не меняли, наверное, лет пятнадцать — она явно хотела ремонта. И, все-таки, я остановился, увидев эту дверь. Остановился перевести дыхание. Сердце стучало так сильно, что мне казалось, я слышал, как оно стучит. Удар. Удар. Удар…

Я всматривался в дверь и видел ясно — здесь, за этой рваной обивкой живет бедность.

Я позвонил, но звонок не реагировал. Пришлось стучать. Сначала слышна была только тишина. Потом что-то зашевелилось, задвигалось; казалось, мертвец переворачивается у себя в могиле.

— Кто там? — спросил чей-то голос. Не понять было — мужчина это или женщина.

— Здравствуйте, — ответил я как можно вежливее. — Я ищу знакомых. Они здесь жили когда-то…

Потом щелкнул несколько раз замок…

Я замер… и увидел незнакомую женщину. Да, наверное, я угадал. Таня здесь не живет больше. Очевидно, они поменяли квартиру. Или, может, переехали в другой район.

Незнакомая женщина быстро оглядела меня. Спросила:

— Че надо?

Пропойца какая-то. Под глазами — тяжёлые, увесистые мешки. Со лба ее уныло свисал клок нечесанных, грязных волос. Я открыл рот и, вдруг…

— Простите, Метеоровы здесь живут?

Эта была первая жалкая глупость, которая сейчас пришла мне в голову. Пьянчуга смерила меня подозрительным взглядом. Очевидно, уже решила, что перед ней наводчик. Или квартирный вор.

— Какие еще те Метеоровы?..

Она выругалась неприлично и быстро закрыла грязную дверь.

Я шёл вниз, спотыкаясь. Ступеньки подпрыгивали под ногами, словно бы хотели сбросить, столкнуть меня. Я хватался рукой за облущенные перила. И перед глазами, как ужас, как наваждение, как больной кошмар, стояло припухшее лицо той чужой незнакомой женщины из грязной, как мусорная свалка, квартиры. Женщина эта все так же пристально и внимательно продолжала вглядываться мне в лицо и, казалось, уже начинала меня узнавать… Неужели, узнала?..

Весь заготовленный мною монолог рассыпался на отдельные, теперь никому не нужные и совершенно бессмысленные слова. Все те фразы, что я нес к ней через десять лет своей трудной и непростой жизни, казались мне теперь пустыми и обращенными в никуда. Все онемело вокруг, все притихло, замерло.

Я вышел на улицу, оставив за спиною страшный подъезд.

Мне стало ясно, вдруг, что Таня умерла. Ее нет больше; нет и никогда не будет. Она умерла, чтобы у меня в памяти остаться той доброй красивой девочкой, какой я запомнил ее, и какой я ее видел во сне все эти долгие десять лет. Таня умерла, и вместо нее в опустевшей квартире поселилась грязная, сквернословящая пьянчуга.

Почему? Как это произошло?

Мир вокруг почернел. Не только небо, черной стала земля, черными стали стены зданий, черными стали деревья. Сплошная, беспросветная, пугающая чернота…

Я ожидал всякого и внутренне ко всякому был готов. Я ведь никогда не объяснялся этой девчонке в любви, почти никогда не разговаривал с ней. И я не мог, конечно, ничего требовать, не мог рассчитывать ни на что. Скорее всего, думал я, Таня замужем, у нее дети. И все. Я иду дальше. Но такого…

Два лица выплывали из сгустившейся темноты. Два лица. Лицо юной очаровательной школьницы и лицо опустившейся пьяницы. Я пытался соединить их в одно — и не мог. Только местами, сквозь жуткие, отталкивающие черты второго лица проступали отдельные, еще окончательно не смытые, черты первого. И тем отвратительнее, тем ужаснее казалось мне это незнакомое второе лицо.

Небо было черным и страшным. Тяжелые тучи побагровели и нависли. Казалось, они с трудом удерживаются, чтобы не выплеснуть на людей все то, что у них накопилось внутри.

Почему не начинается дождь?..

7. Качалкин

Я снова шёл мимо серых, чужих домов. Всё здесь было тихо и пустынно. Город вымер.

Карман у меня, и я это чувствую, отвисает от тяжести большого браунинга, к носу которого я уже привинтил глушитель.

Вот, словно угрюмая серая крепость, словно тюрьма, возвышается дом, который мальчишкой я ненавидел, боялся и обходил стороной. Здесь живет Витька Качалкин. Дом этот и сейчас, спустя десять лет, смотрит на меня нагло, презрительно, не замечая. Как воплощение вселенского Зла бессмысленного и тупого, надменно уверенного в своей вечности и ненаказуемости.

Полкласса боялось Витьку Качалкина. И еще его дружка — дегенеративного дебила со странной фамилией Чуча. Чуча этот и точно был похож на чучу. Он, судя по виду его прически, стригся не чаще, чем раз в год, и еще реже мылся. Один раз, в туалете, я сам видел, как Чуча, оправившись, подтирал зад собственными трусами. К шестому классу он только научился читать. Читал медленно, с трудом, тяжело шевеля губами. Видимо, чувствуя в глубине души, что он — выродок, Чуча ненавидел всех тех, кого считал нормальнее себя. Драка была его любимым развлечением. Его развлечением и развлечением его друга Качалкина. Чуча в драке любил как-нибудь отличиться: поставить фингал под глазом или выбить передний зуб.

Чучу я бы тоже сейчас навестил. Но, к сожалению, не знаю адреса. Адрес Качалкина я знаю.

Серый дом, когда я