Аркадий Крупняков У МОРЯ РУССКОГО

А ДНЕПР ВТЕКАЕТ В ПОНЬТСКОЕ МОРЕ ТРЕМЯ РУКАВАМИ. ЭТО МОРЕ НАЗЫВАЕТСЯ РУССКИМ.

«Повесть временных лет».

Часть первая НА ДОРОГАХ КРОВИ И ГОРЯ

Глава первая НА КРАЮ ЗЕМЛИ РУССКОЙ

Давно ли крымские наездники толпами

Из отческой земли

И старцев, и детей, и жен, тягча цепями,

В Тавриду дальнюю влекли.

Рылеев.

ДИКОЕ ПОЛЕ

тепь — как безбрежное море.

Мечется по степи упругий весенний ветер, колышет голубые, синие и лиловые волошки, полевые островерхие дроки и белую кашку. А над тяжелыми волнами цветущих трав, словно пенные гребешки, взлетают серебристые султанчики ковыля.

В вышине над диким привольем парит одинокий ястреб. Без устали шарят зоркие глаза хищника по степному раздолью. Вот мелькнула в просвете трав серым комочком мышь, и тут же резко взмахнул крыльями ястреб. Далеко оставил свою норку неосторожный зверек — не уйти ему от гибели. Черная тень птицы неотступно следует за ним. Но вдруг встрепенулся ястреб и вновь взмыл ввысь. Доглядел, видно, что самому грозит опасность.

Ожила степь.

Криками, свистом, топотом коней наполнилась она. Видит птица — мчится по степи всадник. Молодой, широкоплечий, пригнувшись к гриве коня, он то и дело поглядывает через плечо назад. Ясно, погоню чует за собой.

Что есть сил скачет гнедой, с губ его хлопьями летит розовая пена.

Выше поднялся ястреб. Видит — еще несколько всадников скачут по следу. За ними, словно змеи, извиваются полосы вытоптанной травы. С каждым мгновением сокращается расстояние между всадником и погоней.

Все выше и выше поднимается птица, вот уже стала она черной точкой, сейчас исчезнет, растворится в небесах. Ах, если бы эти крылья всаднику! Ни за что не догнать бы его недругам…

Споткнулся конь и с тяжелым храпом ударился о землю. По телу его прошла дрожь, рванулись, звякнув подковами, задние ноги, вытянувшись, застыли. Не успел подняться с земли всадник, как налетела погоня. Навалились, повисли на плечах, связали руки.

К связанному подбегает низкорослый, щуплый шляхтич и визгливо кричит:

— Ах, ты, пся крев! Бежать вздумал! От кого бежать? От Августа Чапель-Чернецкого, быдло поганое, ускакать захотел!

Беглец молчит. Ветер шевелит его волнистые русые волосы, из уголков твердо сжатых, обветренных губ сочится кровь. Парень высок, строен и красив даже сейчас, когда стоит он, скрученный веревками, в рваной одежде, запачканной влажной землей.

— Князя своего предать хочешь! Смуту сеешь, лайдак! Московитам продался, сучий сын! — шляхтич взмахивает нагайкой и бьет холопа наискось по груди.

В это время соскакивает с коня отставший от погони всадник. Он подходит к связанному, отталкивает шляхтича и удивленно говорит:

— Василько?! Ты? А мне сказали, что надобно догнать какого-то московского смутьяна. Ты обманул меня, пан Август?

— Он и есть смутьян! Ты, княжич, был в отъезде и не знаешь ничего. Это стерво свинячье баламутил народ, подбивал людей к побегу в московские земли. За это князь Данила приказал бить его батогами в Кашине на площади. А он утек, сто дзяблув ему в душу!

Княжич Вячеслав смотрит на Василька и тихо спрашивает:

— Это так?

— Оболгал он меня перед князем. Все было не так.

Помедлив минуту, Вячеслав вытащил из-за пояса нож и разрезал путы.

— Подожди, княжич! — кричит пан Август. — Он убежит!

— Я знаю, что делаю! — сурово отвечает княжич и указывает беглецу на запасного коня. Пан Август пожимает плечами и на всякий случай лошадь, на которую сел Василько, пускает впереди себя.

По протоптанным стежкам кони не спеша идут в обратный путь. Чапель-Чернецкий догоняет княжича и тихо говорит:

— Я дивлюсь, пан Вячеслав, твоему легкомыслию. Развязать разбойнику руки, усадить его на лучшего запасного коня… Хлоп утечет снова.

— Не твоя забота. Человека сего я хорошо знаю. Верю, не уйдет.

— Сто дзяблув! — с презрением проговорил шляхтич. — Да что этому быдлу доверие, что ему слово! Ты посмотри на его глаза. Они так и стреляют по степи и выискивают, как бы лучше удрать от тебя вместе с твоим доверием, а заодно и с конем. У кого ты ищешь чести?

— Бывает, у холопа чести во много крат более, чем у иного благородного шляхтича.

— Пан Вячеслав! Шляхетство не позорь. Я не посмотрю, что ты сын князя Соколецкого! — и шляхтич хватается за саблю.

— Ну, полно, не кипятись. Не беда, если и убежит. Ведь он не твой холоп, а моего отца, и тебе до него нет дела.

— Иезус-Мария! Да разве ты не знаешь, что все ваши хлопы и твой отец вместе с ними — слуги Чапель-Чернецкого?! Стал бы я разве гнаться за этим разбойником, если бы не считал его своим. И ты мне смеешь говорить такие слова!

— Смею, — твердо отвечает Вячеслав. — Князь Данила Соколецкий никогда не будет прислуживать твоему отцу.

— Не будет! Да он уже давно хлоп. Это у себя во дворе он пыжится, будто справжний пан, а посмотрел бы ты на него, когда он просит у моего отца сотню-другую злотых в долг.

— Мой отец?!

— Нищий твой отец, и если бы не шляхта, то давно маеток ваш татары разграбили б, а самих вас заарканили.

— Полно врать-то! Сами за крепостью нашей хоронитесь. Ежели бы не Соколец-крепость, татары, поди, каждый месяц наведывались бы в ваши земли. А теперь вот скоро год, как бусурманов не бывало. Боятся опосля того как мы им дали великое лупление.

— Чем он хвастается, матка-бозка! Да вашу крепость татарский конь хвостом заденет — она и развалится. Стены починить и то некому. Хлопы пана Данилы бегут в Дикое поле, скоро не будет ни одного. И тогда ты вместе с отцом твоим будешь отрабатывать на нашем дворе долги. А то в Дикое поле махнешь. Потому, видно, и развязал беглого. Повинись передо мной, иначе отцу все расскажу.

Вячеслав молча сплюнул на траву и отвернулся.

Прислушиваясь к ссоре, Василько думал невесело: отчего так жизнь устроена? Князь Данила давит на мужиков да на дворовых холопов, а все же шляхтич говорит, что он нищий. Куда идет все добро? Разве мало дает князю панщина? Пять дней в неделю работают крестьяне на полях Данилы Соколецкого, трижды в год привозят люди на двор князю зерно, живность, плоды — десятую часть