на доске их целая россыпь, дорисовываю палочку и ставлю две жирных точки.

- Откуда ты знаешь русский?

- Я английская шпион.

- А я агент Кэй Джи Би, - парирую я, вспоминая напутствия уполномоченного первого отдела и все три комиссии вкупе.

- Я знать.

- Откуда?

- Ты хотел украсть мой чемодан в аэропорту, ти большев?

Я не понял, но обиделся.

- У нас коммунистов называют большев.

- Хм, - хмыкнула моя беспартийная душа.

- Нет, не только коммунистов, всех, кто слишком многого хочет и сразу.

Ну уж большевик, так это точно.

В этот момент раздается страшной силы грохот, и я, грешным делом, вспоминаю корсиканских сепаратистов. Мы испуганно оборачиваемся. Ввзбешенный Тони, опрокидывая в сердцах стулья, уходит прочь от дурацкой русской задачи.

- Он хороший, но крези, - говорит Руфь. Мы незлобно смеемся. Потом замолкаем, и она, прикасаясь к моей ладони, берет мелок, хотя тоже видит их целую кучу на полке у доски, и выводит:

- Туман, - и справа дописывает английский перевод.

Я принимаю игру. Мы пишем в два столбика, обмениваясь волшебным мелком. Утро туманное, утро седое. Здесь мы запинаемся. Она с удивлением наблюдает, как я пытаюсь отыскать у себя на голове седой волосок. Но их еще так мало у меня. Я безапелляционно беру ее прядь и приставляю к своей, судорожно пытаясь вспомнить, как же по английски называются волосы. Ее щека так близка к моей, что я ничего не могу припомнить. Но она догадывается, уточняя что-то насчет стариков. Мы продолжаем дальше про нивы, ограничиваясь упрощенным вариантом поля, и снова запинаемся. Я вспоминаю "Сороу" Ван-Гога, но мне кажется это слишком жестко, и показываю на ее печальные глаза, но у нас в английском столбике получаются какие-то поля с глазами, и мы возвращаемся к вангоговскому варианту. Со снегом никаких проблем - он бывает и у них, к тому же ее предки по отцовской линии из Швеции, и, хотя там никогда не была, и отец с ними давно не живет, она понимает что и как может покрываться снегом. Она даже слегка поеживается на вечернем прохладном ветерке, но я ничем ей не могу помочь, не переступая правил приличия. Начало предпоследней строки кажется совершенно неопредолимым. На ум лезут нежно-ленивые обломовские мотивы, косвенные, далекие, русские, нехотя живущего, нехотя любящего, нехотя умирающего сознания. Наконец я сдаюсь. Мы ставим три больших вопросительных знака в надежде вернутся к ним потом. Да когда же потом, если у нас всего две недели? И я нехотя дописываю конец первого четверостишия. Она нараспев складно читает тургеневский столбец несколько раз, и мы тепло расстаемся, договорившись утром встретится на пляже.

На утренем пляже немноголюдно, и, если бы не пяток туристов, приплывших на надувных лодках с яхт поваляться на песочке, можно было бы подумать, что весь остров занят решением моей задачи. Но тут все мои надежды обрушиваются - из оливковых зарослей появляется Руфь в сопровождении Тони. Они радостно здороваются и расстилают рядышком со мной одно огромное махровое полотенце, и усаживаются на него вдвоем. Впрочем, Тони оказывается приятным собеседником и нахваливает задачу, решение которой ему рассказала эта английская шпионка. Я радостно улыбаюсь, а на душе скребут кошки. Конечно, красивой женщине можно простить многие недостатки, но только не болтливость. Впрочем, я не подаю виду, и мы мило беседуем. Тони показывает на обнаженные вокруг нас бюсты и риторически спрашивает, есть ли такие пляжи в Союзе, и тут же спрашивает у Руфи, почему она в купальнике. Первое меня трогает мало, а вот его вопрос о наряде мне лично нравится, по крайней мере становится ясно, что у них не было возможности обсудить это раньше.

Потом Тони вскакивает и поигрывая мышцами, с шумом ныряет в море. Руфь приглашает и меня, но я отказываюсь и, последив за уплывающими телами, сворачиваю свои пожитки и иду в душ. Я слишком изнежен социалистическим строем, чтобы купаться в воде с температурой ниже двадцати пяти градусов. Я включаю воду потеплее и пытаюсь смыть все утренние неприятности.

Следующие два дня теплая инглиш компани занята умственным трудом, не приносящим мне никаких тактических выгод. Мы все время втроем. Наконец наступает суббота, а с ней объявленный заранее пикник где-то в центре острова. Нам подают прозрачный, будто аквариум, автобус, и здесь выясняется, что один из испанцев таки нашел правильное решение, и он под аплодисменты прячет у себя приз. Пока я раздаю слонов, Тони занимает свободное с англичанкой место, и я в течении двух часов мрачно предаюсь туристическому восторгу. Настроение неуклонно стремится упасть в одну из многочисленных живописных пропастей, чему я, честно говоря, мало сопротивляюсь. На пикнике я мрачен и холоден. Меня не радуют ни дикие полосатые кабанчики, снующие по национальному парку, ни хрустальные водопады, ни даже сочные, дышащие жаром костра и пряностей корсиканские шашлыки.

Вокруг все веселятся. Особенно Тони - он на подъеме. Он рассказывает смешные анекдоты, он душа компании. Замечая мое унылое лицо, заявляет, что, сколько не читал русских авторов, никогда их не понимал. На это Руфь ему советует попробовать почитать на английском, и вся компания взрывается дружным смехом, а Тони добродушно бросается пластмассовым стаканчиком. Всем весело. Но не мне.

Я беру пластмассовый бокал прохладного красного вина и удаляюсь на некое подобие утеса, увенчанного высохшей сосной. Одинокое, некогда шумевшее под напором неутомимого мистраля дерево. Оно еще не умерло, оно поет холодно-серебристой корой, и эта музыка созвучна моему настроению. На севере диком стоит одиноко на горной вершине сосна, шепчу я. Мне кажется, что только одиночество не имеет в нашем мире границ.

Но вскоре появляется Руфь. Она молча садится рядом, обхватив колени и угадывает главную идею развернувшейся картины. Я ничего не хочу слышать, я откидываюсь на спину и теперь вижу на фоне старого, еще тянущего свою песню дерева юное, дышащее неизвестной жизнью существо. Оно прекрасно, оно есть она, шепчу я на английский манер. Она здесь одна со мной, а внизу горы, а за ними море, а здесь только мы вдвоем. Я дотягиваюсь до ее спины и провожу рукой сверху вниз точно посередине. Это могло быть неслыханной вольностью еще неделю, еще день, еще минуту назад, но только не сейчас. Она, чуть повернув голову, щурясь от солнца, улыбается мне. Господи ты мой, все преграды, разделявшие нас, исчезли напрочь.

- Ты, большев, ты обиделся за то, что я сказала задачу Тони.

Да,да,да, я большевик, радостно шепчу я про себя.

Бывают мгновения когда истина столь прекрасна, что не хочется быть оригинальным. Но нет, мы не бросаемся тут же в