из низших. Я не позволил себе поддаться очарованию — просто она решила на мне попрактиковаться. Презрение к «хористочкам» сдерживало меня, и сдавать позиции не хотелось. Я молчал.

— Может, от меня плохо пахнет? — Она говорила расслабленно и спокойно, вызов, звучавший в ее словах, совершенно не соответствовал интонации.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — бросил я, еще настойчивее терзая дисплей, пока до меня не дошло, что такое поведение, вообще говоря, смешно. Тогда я поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Ты знаешь сам, — сказала она.

— А может, все-таки дашь мне спокойно поработать?

— Нет, не выйдет.

Я снова склонился над пультом и погрузился в изучение матрицы группы подпевки, которую только что получил, разложив звук по четырем каналам. Но вместо разветвлений на дисплее видел только ее серые глаза, устремленные на меня. Она продолжала:

— Ты здорово работаешь с моим голосом, правда. Никому из звукоинженеров не удавалось до такой степени его почувствовать. Погоди, насколько я понимаю, ты отдельно занимаешься хором, прежде чем приступить к микшированию? Необычный подход. А вот меня замечать упорно отказываешься. Почему?

— Лично к тебе это не имеет никакого отношения, — возразил я, не поднимая глаз, — ты поешь действительно здорово, я просто… — не зная, что сказать, я схватился за нос, это всегда помогает мне думать, — в восторге.

Она молчала.

— От тебя не пахнет.

Ни слова в ответ.

— Мне просто хотелось, чтобы ты меня не видела.

Понятия не имею, с чего это я так разговорился.

Откуда-то вдруг взялась последняя фраза, я произнес ее, и она разрослась, потеснив тишину.

Шейри встала, приблизилась к двери, выключила свет в аппаратной и вышла из комнаты. Наверное, обиделась и уехала в отель, подумал я, но потом увидел короткую вспышку света в комнате для гостей — дверь открылась и закрылась вновь. Откинувшись на спинку стула, я ждал.

В студии зажегся свет. Узкий конус света от лампы на потолке выхватил из темноты микрофон и пюпитр, как в театре, погрузив остальное пространство, очерченное четкими границами, в еще более непроглядную тьму. Галогеновые лампы всегда нравились мне, и я обвесил ими всю студию. Иногда у меня получается создать нужное настроение при помощи одного только света — если я чувствую, что дело того стоит.

Утащив во тьму пюпитр и микрофон, Шейри посмотрела прямо на меня — конечно, она не могла меня видеть, я сидел почти в полном мраке: горела только контрольная лампочка, да светился дисплей — и начала раздеваться. Ни с того ни с сего. Будто собиралась принять душ. В этом световом конусе.

Расстегнула свой темно-серый топ и стянула его с плеч. Мне показалось, в ее глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение, но я не уверен. Потом стянула брюки вместе с трусиками и не хуже любой стриптизерши выбросила за пределы светового конуса, словно там стояла камеристка: просто вытянула на мгновение руку и разжала пальцы. Я скорее угадывал ее движения, чем видел их, но был настолько зачарован ее жестом, что не мог отвести глаз от снятой одежды, и по-настоящему увидел обнаженное тело, только когда она вернула руку в круг света. Шейри стояла и смотрела в пустоту. А я должен был смотреть на нее.

Не знаю, сколько времени длилось это странное представление. Не спуская с нее глаз, я наконец заставил себя наклониться вперед, нажать кнопку громкоговорителя и спросить:

— Зачем ты это делаешь?

— Сама не знаю, — донесся до меня ее голос: включенными остались только два дальних микрофона. Она продолжала стоять. Я снова откинулся на спинку стула.

Кожа у нее была белая, а груди именно такие, как я представлял: крошечные, трогательные, совсем детские холмики. Волосы на лобке напоминали не треугольник и не овал — нечто среднее; бедра были заметно шире, чем плечи. Очень красивый недостаток.

— Достаточно, — сказала она и, сделав шаг, оказалась за пределами конуса, растворилась во тьме.

Через две-три минуты, когда вернулась в аппаратную, она была полностью одета, но свет включать не стала. Устроилась на том же месте, в углу на продюсерской кушетке, и закурила. Обычно я не разрешаю здесь курить: дорогому электронному оборудованию дым ничуть не более полезен, чем мне самому, — но ничего не сказал, напротив, наклонился, зацепил одну из пепельниц, на всякий случай валявшихся под моим пультом, и подтолкнул по полу к ней. Она поймала ее ногой и тут же попыталась стряхнуть пепел, хотя после первой затяжки стряхивать еще было нечего.

— То, что нужно? — спросила она.

До меня не сразу дошло:

— Ты о чем?

— Ты сказал: было бы лучше, если бы я не могла тебя видеть. Ты это имел в виду? Ты видишь меня, а я тебя не вижу, ведь верно?

Я не нашелся что ответить. Схватился за нос и некоторое время слушал, как она вдыхает и выдыхает дым.

— Понятия не имею, — произнес я. — Но спасибо за красивое зрелище.

— Боже, как официально. — Она затушила в пепельнице сигарету.

Диск закончился, а я так ничего и не слышал. Я вынул его, положил обратно в коробку и задумался, не поставить ли другой, но потом решил выключить плейер и снял наушники. В конце концов, ничего удивительного, что Фабрицио де Андре не смог отвлечь меня от мыслей о Шейри. Они бы составили прекрасный дуэт. Ее чистый, какой-то даже старинный голос с металлически-белым звучанием прекрасно наложился бы на его чувственный баритон.

Внизу, на улице, горели фонари, людей почти не было. Только изредка проезжал какой-нибудь автомобиль. Я взял в руки тренажер, но тут же отложил его. Недавняя потеря чувствительности слишком сильно напугала меня.

Работа на компьютере, наверное, почти так же полезна, как и игра на фортепиано, пришло мне в голову. Нужно печатать какой-нибудь текст. Только какой? Я стоял у окна, растягивая пальцы, и вдруг подумал, что это мог быть не просто дневник, а своего рода план действий.

Я сел за компьютер и запустил Word. Написал вверху страницы: «Что делать?», сохранил файл и открыл новый. Его озаглавил «С чем покончить?» и тоже сохранил. Хоть какое-то начало.

С четверть часа просидев перед страницей, вверху которой стояло «Что делать?», я добавил одно-единственное предложение: «Шевелить пальцами», сохранил этот файл и открыл другой — «С чем покончить?». Здесь мне удалось достичь большего — возникли два новых предложения:

«Не употреблять больше слова „кобель“».

«Не быть таким высокомерным с окружающими (исключение — мужчины в шляпах моложе шестидесяти)».

Теперь у меня появилась идея, как продолжить первый документ, и я снова открыл этот файл, добавив:

«Читать».

Некоторое время я просто сидел,