предположительно ее отец,

кладет картонную коробку на ноги дочери. Ее имя написано через всю коробку черным

маркером: Пен/Хрупкое.

До нее наконец-то доходит, и она вынимает наушники из ушей. Девушка с зелеными

очками встает, отряхивая пыль с попы, и тут замечает меня, наблюдающего за ней.

Меня приветствует очередной пузырь.

Мои щеки заливает краска смущения, от того, что меня застукали. Вместо того, что бы

«жечь резину» в конце улицы я наклоняюсь вперед и складываю руки на руле велосипеда.

Объект моего странного обожания поднимает коробку, и исчезает в доме, в то время как

появляется ее мать.

– Диллон, пойдем, – умоляет Герб. – Ты чё, любуешься девушкой что ли?

– Замолчи, – говорю я, выруливая свой велосипед на улицу. – Поехали.

– Поговори с ней, – отважно подначивает Кайл. Его темно русые волосы падают на глаза,

закрывая рану над бровью, которую он получил сегодня утром.

Я трясу головой, пытаясь не улыбаться. Желание оглянуться, чтобы увидеть вышла ли

Пенелопа из дома, сильнее, чем желание обогнать Кайла и побороться с ним. Этого я тоже

не делаю.

– Сам поговори с ней, – говорю я.

Герб подъезжает к пешеходной дорожке. Опираясь руль, он балансирует на переднем

колесе, подпрыгивая пару раз, прежде чем повторить трюк, только уже на заднем.

Усевшись нормально, начинает наяривать круги вокруг меня.

– А я то причем? Это ты хочешь ее поцеловать.

– Я не хочу ее целовать, – говорю я. Звук открывающейся и закрывающейся двери

грузовика цепляет мое внимание.

Они уезжают? Она уезжает? Может она забыла свою жвачку в грузовике?

– Как скажешь, – шутит Кайл.

Я остаюсь стоять у дома, когда мои друзья уже вовсю мчатся по дороге, начиная нашу

длинную и последнюю поездку, перед тем как сядет солнце и зажгутся уличные фонари,

заканчивая тем самым, летние каникулы. Они были великолепны – исследования леса,

прыжки с домов и купание в океане. Герб, я и Кайл, вместе сводили с ума своих матерей и

давали жару соседям. Мы проводили вместе каждый день, сея хаос и веселясь от души. Я

не готов все это заканчивать сейчас, но я хочу узнать больше о девушке, которая вдруг

появилась из ниоткуда.

Решаю скрыть свое любопытство, чтобы не терпеть издевки от своих друзей. Я резко

трогаюсь, с силой жму на свои неоновые оранжевые педали, вращая замасленную

серебряную цепь, круча резные шины и толкая себя вперед. И снова сердце учащает свой

ритм, как бы готовясь к приливу сил от работы всех мышц тела и усталости от скорости

поездки. Я криво ухмыляюсь, и горячий воздух обжигает мои глаза.

Это тот мир, к которому я принадлежу.

Любопытство берет верх, и пока я не уехал слишком далеко, я оглядываюсь через плечо.

Пенелопа вышла на крыльцо и стоит у загромождения из пяти-шести коробок. Вместе

того, что бы взять одну из них, девушка в зеленных очках на лице машет мне.

Я еду быстрее.

Девчонки все же странные, даже те, которые очень симпатичные и умеют надувать самые

крутые пузыри, которые я когда-либо видел.

Когда солнце совсем скрывается из вида, я начинаю свой путь домой. Я, под желто-

оранжевым светом фонарей, медленно кручу педали и еду вдоль улицы в одиночку. В

воздухе разлита вечерняя теплота, чувствуется запах морской соли и кое-где появился

туман. Обжигающее солнце ушло. Вот, кот проскочил передо мной; заработали чьи-то

газонные разбрызгиватели, попав мне на лицо, когда я завернул; из домов доносятся звуки

телевизора.

Я замедляюсь, при подъезде к дому, растягивая последние несколько минут свободы.

Соседский грузовик исчез. Его сменил серебряный Крайслер. Больше не видно коробок на

крыльце, но появилась деревянная табличка над дверью с надписью «Файнелы».

Пенелопа Файнел.

Я толкаю свой велосипед по дорожке, и тут зажигаются фонари сигнализации, освещая

весь двор у дома, и захватывают немного соседского двора. В то же самое время, на улицу

выходит отец Пенелопы, и дверь за ним захлопывается не сдерживаемая доводчиком.

Он видит меня и произносит:

– Нужно бы починить.

– Да уж, – отвечаю я, не зная, что еще сказать. Я ставлю свой байк позади дома.

Мой новый сосед устраивается на отдых на веранде. Его рост около шести футов, вкупе с

темно-коричневыми волосами и густыми бровями, делает его довольно пугающим. Даже с

такого расстояния, и при слабом свете фонарей сигнализации, я различаю темные вены и

достаточно густой волосяной покров на его руках. В отличие от жены он худой. Как и у

его дочери, его кожа уже тронута солнцем.

– Скорее всего, тут нужен болт, – бормочет он. – Как впрочем, и всему остальному в этом

чертовом доме.

Я секунду обдумываю и решаюсь помочь.

– Я уверен, что у моего отца есть болты, которые вы могли бы одолжить.

Отец Пен оглядывает меня. Его густые брови сходятся вместе от прищура глаз.

– Кажется это яркий свет, малой, – указывает он на один из сигнальных фонарей.

Я киваю.

– Да, сэр.

– Могу поспорить, он светит прямо в мою комнату.

Я поднял глаза на дом. До сегодняшнего вечера все окна были темные. Теперь же они

светились, и несмотря на занавески, я мог различить проплывающие мимо тени. Я

размышляю, которая из комнат ее.

Надеюсь та, которая прямо напротив моей.

– Мне совсем ненужен светящий в мою комнату луч, парень, – говорит отец Пен низким

голосом. – Кое-кому завтра рано вставать.

– Он зажигается только тогда, когда кто-то проходит мимо, – ответил я, сунув свои липкие

от пота руки в карманы.

– А что насчет живности? – спросил он.

– У нас нет никаких животных, сэр, – ответил я.

Мистер Файнел громко засмеялся, наполнив липкий ночной воздух бурным весельем.

– Я имею в виду енотов, малыш. Коты, заблудшие псы или опоссумы – реагирует ли на

них фонарь?

– Эмм… –