Мальчишкой жил Володя Карасёв в маленьком городке — Пензе. Отец его служил в магазине, который принадлежал богатейшему купцу Мартынову. Всё принадлежало тогда купцам да капиталистам, а рабочие люди жили очень плохо. Вот и Володина мать от тяжёлой жизни заболела туберкулёзом и умерла. А отец женился на другой. Несладко было Володе с мачехой, а главное, ни за что он не хотел называть её мамой. Ведь он хорошо помнил свою родную мать, помнил, как из соседней комнаты постоянно раздавался стук швейной машинки и тяжёлый надрывный кашель. Мать была портнихой и до последних дней работала через силу, превозмогая болезнь, чтобы помочь отцу прокормить семью.

А тут чужая злая тётка требует: зови её мамой!

«Как бы не так!» — думал Володя. И оттого что он не соглашался, ещё хуже относилась к нему мачеха. Нередко и колотушки выпадали на его долю. Нередко приходилось голодным уходить в школу. А отец? Отец почти не обращал внимания на Володю и его сестёр с тех пор как женился во второй раз. Да и некогда ему было. День-деньской тяжёлая работа, а когда вернётся поздно вечером домой — ребята уже спят.

Но однажды на праздник решил отец побаловать своего сынишку. Купил он Володе на ярмарке детский пистолет, который назывался «монтекристо». Стрелял этот пистолет дробинками довольно далеко. И такой славный был никелированный пистолетик — маленький и блестящий! Володя с ним не расставался даже ночью — под подушку клал. А днём постоянно носил в кармане.

Был Володя ростом мал. Частенько его обижали ребята постарше — и на улице и в школе. Дома тоже жизнь была нелёгкая. А с пистолетом Володя чувствовал себя как-то увереннее, смелее. Засунет руку в карман, почувствует холодок железа и сразу повеселеет. Всё-таки — оружие!

Как-то раз весной, когда уже отцвели яблони, сидел Володя в классе на первой парте у окна и думал: «На улице-то как хорошо! Вот бы на речку Суру сейчас!»

А по классу медленно расхаживал важный длинноволосый поп. Да, да — поп! Не удивляйтесь, ведь школы тоже были не такие, как сейчас. Володя учился в четырёхклассном церковноприходском училище. Учили там и письму и арифметике, но главным образом закону божьему. Скучный это был предмет, а главное, бесполезный — небылицы про бога и про святых, которые надо заучивать наизусть. Вот эту «науку» и вдалбливал поп ребятам.

А вдобавок была у попа препротивная привычка: рассказывает классу свои небылицы, а сам остановится около какого-нибудь ученика и давай его волосы накручивать себе на палец.

Так и на этот раз: захватил он своими толстыми перстами, поросшими рыжим пухом, довольно большую прядь Володиных волос и начал закручивать. Терпел, терпел Володя, а потом невольно дёрнулся. В руке попа остался клок волос, а Володя в этот момент совсем потерял соображение от боли. Не помня себя, выхватил он пистолетик да и выпалил в своего мучителя.

Что тут было! Дробинка попала попу прямо в лоб. Поп от. страха заревел как бык и свалился на пол, а Володя, не помня себя от ужаса, кинулся в окно.

Он упал со второго этажа на вскопанную под яблоней землю и почти не ушибся. Тут же вскочив, Володя бросился бежать. Он не думал ни о чём, а только бежал изо всех сил, не видя ничего вокруг себя. Когда Володя, задыхаясь, остановился, он был уже за городом у железнодорожной насыпи.

Что делать теперь? Что будет? Собственный поступок казался ему ужасным. Медленно бредя вдоль железнодорожного полотна, Володя думал о том, что домой возвратиться он не может. Ведь его обязательно выгонят из школы, да ещё, чего доброго, в тюрьму посадят. А если и не посадят, то всё равно жизни ему не будет. Крики мачехи, разъярённый взгляд отца, толстый отцовский ремень представились ему так ясно, будто он уже дома.

«Нет, — решил Володя, — уйду! Уйду навсегда — будь что будет! Хуже, чем сейчас, всё равно не будет!»

У станции на запасном пути стояли товарные вагоны. Это был воинский эшелон. Казаки покуривали, сидя на скамеечке под деревьями. Никто не заметил, как мальчишка забрался в вагон.

В вагоне — справа и слева — стояли лошади. Они мирно жевали, опустив морды в обгрызенные деревянные желоба. Посреди вагона, как раз против широких дверей, было навалено сено. Володя зарылся в эту кучу и притих. То и дело всхлипывая, он неотрывно думал о том, что произошло. Конечно, серьёзного вреда дробинка принести не могла, она с трудом пробивала сложенный вдвое газетный лист, но дело не в этом. Выстрелить в священнослужителя! Да мог ли он себе даже вообразить такое? Теперь Володя будет бездомным, может быть, он скоро умрёт с голоду где-нибудь под забором…

В куче сена было тепло и мягко. Володя свернулся калачиком. Постепенно мысли его становились всё менее чёткими. На мгновение представилось ему красное одутловатое поповское лицо, потом послышался голосок сестры… Он и сам не заметил, как уснул. Во сне он услышал стук швейной машинки и улыбнулся этому милому с раннего детства звуку. Но не швейная машинка стучала, а колёса поезда выбивали свою монотонную песенку. Далеко на запад шёл товарный состав с солдатами, лошадьми и спящим Володей, которому уже не придётся никогда в жизни увидеть ни отца, ни сестёр, ни злую мачеху, ни попа-изувера.

* * *

Утром поезд остановился на полустанке. Рослый усатый казак пришёл кормить лошадей. Он поднял с полу огромную охапку сена, а Володя, почувствовав во сне, что подымается в воздух, завизжал, как поросёнок. Казак от неожиданности выронил охапку, и перед солдатами предстал заспанный, перепуганный мальчонка, весь в сене и в пыли.

Казаки долго смеялись, а потом, когда Володя рассказал им свою грустную историю, решили: «Что ж, пусть едет с нами, а там видно будет».

Через два дня поезд прибыл в город Балтийский порт. Здесь был у казака, который первым обнаружил Володю, старый друг матрос Якум Гайдебулин. Ему-то и передал казак мальчишку на берегу моря, у маяка Пакерот.

Якум Гайдебулин — молодой татарин с быстрыми и строгими глазами — сразу согласился взять Володю к себе на береговую батарею. Начальство, к счастью, не возражало. Так попал Володя Карасёв в крепость Петра Великого на батарею «1 Буки».

Всё было здесь для мальчика необычным: закованные в броню и гранит укрепления, стволы огромных орудий, в которые свободно мог залезть человек и потолще Володи, двухэтажные койки, где спали матросы. Тяжёлый медный колокол бил «склянки», и по этому сигналу матросы в холщовых робах шли то на работу, то на обед, то спать. Заливисто свистели боцманские дудки, а иногда раздавалась звонкая затрещина, если кто-либо из матросов недостаточно быстро выполнял приказание.

Тяжела была служба в