на старенький речной пароходик, хлюпающий колёсами по воде, как водяная мельница. Всё дальше и дальше на восток… Пешим строем идут матросы к селу Шлыки, чтобы принять первый бой с белогвардейцами.
Много после этого было боёв. В предгорьях Уральского хребта, под городом Екатеринбургом, у горы Благодатной и в других местах воевал Володя Карасёв рядом со своим другом и воспитателем Якумом Гайдебулиным. Белогвардейцы были хорошо одеты, сыты, вооружены новейшим оружием. Ведь им помогали и английские, и французские, и американские капиталисты. Дрались колчаковцы ожесточённо. Они воевали за свои поместья и фабрики, за дворянскую и буржуйскую власть, хотели вернуть всё, что отняла у них Октябрьская революция. А матросы и красноармейцы воевали за то, чтобы никогда эти старые порядки не вернулись. В отряде, где служил Володя Карасёв, не хватало оружия и патронов. Обносились матросы. Разутые, голодные, шли они в атаку на пулемёты врага, отбирали у колчаковцев оружие и продовольствие, чтобы воевать дальше — до победы над врагами революции.
Однажды зимой в бою у станции Платина пришлось матросам туго. Белогвардейцев было намного больше, охватили они матросский отряд с двух сторон, того и гляди — окружат. А патроны у матросов — на исходе. Пришлось им отступать. Глухой ночью шли матросы, проваливаясь в глубокий снег, по лесу. А мороз был жестокий. Вьюга слепила глаза. Казалось, конца не будет этому пути. Володя поддерживал тяжело раненного Якума Гайдебулина, который шёл всё медленнее и медленнее и наконец, теряя силы, упал на снег. Ранение оказалось смертельным.
Здесь, в страшном морозном лесу, похоронил Володя под снегом Якума и, стоя над снежной могилой, думал, что этот суровый матрос был ему ближе родного отца. Это Якум воспитал Володю, сделал его стойким и сильным, научил любить свой народ и ненавидеть врагов. И решил Володя в ту ночь принять имя матроса-большевика Якума как своё отчество, чтобы всю жизнь это имя напоминало ему, как надо жить, работать и бороться с врагами революции.
С тех пор зовут Карасёва Владимиром Якумовичем.
Однажды Игнат Владимирович Громов подозвал к себе Кирю Баева, усадил с собой рядом, обнял по-отцовски и сказал: — Хочу дать тебе боевое задание… Побывать надо в Корнилове у мельника Монохина. Да и к попу заглянуть надо, узнать, нет ли у них офицеров и чем они занимаются. Понятно? — Понятно. — Сбрасывай с себя одежду, надевай самое что ни есть рваное, будто нищий, и шагай в деревню за милостынькой. Сумеешь? — Всё как есть разведаю! — восторженно воскликнул паренёк. Киря натянул на себя рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, сбоку пристроил мешок с чёрствыми горбушками хлеба. Подошёл к Громову и дрожащим голоском пропел: — Подайте милостыньку Христа ради… Сиротинка я… Нет у меня ни отца, ни матери… …Долго брёл Киря узенькой тропинкой. Но вот и Корнилово. На улицах тишина, людей нигде не видно. «Попрятались», — подумал Киря и, чтобы не вызывать подозрений, начал побираться с крайней избы. Он подходил к окну, стучал в стекло и просил подаяния, заходил к более зажиточным во двор, а то и в дом. Подавали плохо, жалуясь, что от такой жизни как бы самим не пришлось идти по миру с сумой. Так Киря добрался до поповского дома. Открыл тесовую калитку, прошёл к крыльцу. Дверь оказалась незапертой, и мальчик вошёл в кухню. У печи возилась маленькая толстая попадья. Киря перекрестился на икону и запел: — Подайте Христа ради… Нет у меня ни отца, ни матери… Попадья подошла к стенному шкафику, отломила кусок ржаного хлеба и подала нищему. — Спаси вас Христос… Дай бог вам… — забормотал Киря, а сам присматривался к двери в комнату, откуда доносились приглушённые голоса, но дверь была плотно прикрыта. Кто там — вот что надо было узнать разведчику. И вдруг лицо Кири исказилось болью, из рук выпал кусок хлеба, а сам он судорожно схватился за живот и опустился на порог. Попадья перепугалась: не дай бог помрёт, ещё отвечать за него придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила: — Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит? — Схватило… — простонал Киря. — Бывает, как схватит, так хоть помирай. Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Дверь широко распахнулась, и показался разопревший, раскрасневшийся батюшка. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели офицеры, мельник Монохин, Леоненко, ещё несколько человек. Монохин, обняв офицера, пьяно уговаривал его. — Не ездите, ваше благородие, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы еще гульнём. Ко мне пожалуйте. — Ну ладно… ну и гу-гульнём, — заплетающимся языком проговорил офицер. — У тебя так у тебя. Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью будут пить у Монохина». — Чего орёшь? — облизывая жирные губы, спросил поп у жены, не понимая, что происходит. — Да вот побирушка. Живот у него схватило. Как бы не помер. — Ни черта ему не сделается. Налей стакан касторки, и пусть катится отсюда. Попадья налила из бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала мальчишке. Пришлось пить, чтобы не выдать себя… Выслушав сообщение юного разведчика, Громов тотчас же собрал небольшую группу партизан. — Выходит, по его словам, — кивнул он на Кирю, — офицеры собираются сегодня вечером у Монохина. Пропустить такой случай нельзя.
С. Обмыш-Кузнецов В КУЛУНДИНСКОЙ СТЕПИ
Рисунки Е. Ванюкова.
Однажды Игнат Владимирович Громов подозвал к себе Кирю Баева, усадил с собой рядом, обнял по-отцовски и сказал: — Хочу дать тебе боевое задание… Побывать надо в Корнилове у мельника Монохина. Да и к попу заглянуть надо, узнать, нет ли у них офицеров и чем они занимаются. Понятно? — Понятно. — Сбрасывай с себя одежду, надевай самое что ни есть рваное, будто нищий, и шагай в деревню за милостынькой. Сумеешь? — Всё как есть разведаю! — восторженно воскликнул паренёк. Киря натянул на себя рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, сбоку пристроил мешок с чёрствыми горбушками хлеба. Подошёл к Громову и дрожащим голоском пропел: — Подайте милостыньку Христа ради… Сиротинка я… Нет у меня ни отца, ни матери… …Долго брёл Киря узенькой тропинкой. Но вот и Корнилово. На улицах тишина, людей нигде не видно. «Попрятались», — подумал Киря и, чтобы не вызывать подозрений, начал побираться с крайней избы. Он подходил к окну, стучал в стекло и просил подаяния, заходил к более зажиточным во двор, а то и в дом. Подавали плохо, жалуясь, что от такой жизни как бы самим не пришлось идти по миру с сумой. Так Киря добрался до поповского дома. Открыл тесовую калитку, прошёл к крыльцу. Дверь оказалась незапертой, и мальчик вошёл в кухню. У печи возилась маленькая толстая попадья. Киря перекрестился на икону и запел: — Подайте Христа ради… Нет у меня ни отца, ни матери… Попадья подошла к стенному шкафику, отломила кусок ржаного хлеба и подала нищему. — Спаси вас Христос… Дай бог вам… — забормотал Киря, а сам присматривался к двери в комнату, откуда доносились приглушённые голоса, но дверь была плотно прикрыта. Кто там — вот что надо было узнать разведчику. И вдруг лицо Кири исказилось болью, из рук выпал кусок хлеба, а сам он судорожно схватился за живот и опустился на порог. Попадья перепугалась: не дай бог помрёт, ещё отвечать за него придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила: — Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит? — Схватило… — простонал Киря. — Бывает, как схватит, так хоть помирай. Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Дверь широко распахнулась, и показался разопревший, раскрасневшийся батюшка. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели офицеры, мельник Монохин, Леоненко, ещё несколько человек. Монохин, обняв офицера, пьяно уговаривал его. — Не ездите, ваше благородие, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы еще гульнём. Ко мне пожалуйте. — Ну ладно… ну и гу-гульнём, — заплетающимся языком проговорил офицер. — У тебя так у тебя. Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью будут пить у Монохина». — Чего орёшь? — облизывая жирные губы, спросил поп у жены, не понимая, что происходит. — Да вот побирушка. Живот у него схватило. Как бы не помер. — Ни черта ему не сделается. Налей стакан касторки, и пусть катится отсюда. Попадья налила из бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала мальчишке. Пришлось пить, чтобы не выдать себя… Выслушав сообщение юного разведчика, Громов тотчас же собрал небольшую группу партизан. — Выходит, по его словам, — кивнул он на Кирю, — офицеры собираются сегодня вечером у Монохина. Пропустить такой случай нельзя.
