двери женский голос.

— Пакет срочный господину поручику.

Хозяйка долго не открывала дверей: видимо, она ходила спросить, впускать или пет человека с пакетом. Наконец щёлкнула щеколда и дверь приоткрылась. Титов и Громов мгновенно оказались в кухне, но женщина всё же успела крикнуть: «Партизаны!» — вбежала в горницу, закрыв за собой дверь на крючок.

Дорога была каждая секунда. Партизаны выбежали во двор, оторвали ставню и бросили в окно сразу две гранаты. Взрыв. И полная тишина. Ещё момент — и через пролом окна Громов с Титовым ворвались в комнату, зажгли спичку, нашли лампу.

У стола валялись убитые враги. На полу, забившись в угол и сжавшись в комок, пытался спрятаться от партизанского глаза местный житель Леоненко, выдавший офицерам несколько большевиков и партизан. Его крупное тело тряслось от страха.

— Вот ты где, предатель! — направил на него револьвер Титов.

Леоненко стучал зубами, не в силах произнести ни одного слова.

— Обожди! — сказал Громов. — Надо объявить приговор… Решением партизанского командования предателя Леоненко за выдачу карателям невинных людей, за измену своему же крестьянству — расстрелять. Партизану Титову привести приговор в исполнение.

Глухо прозвучал выстрел.

— А где же Монохин? — опомнился Громов.

Монохина не было. Обыскали весь двор, но не нашли. Он успел сбежать.

* * *

Каменская больница, превращённая белыми в госпиталь, расположена на самом берегу Оби. Из окон её видно, как снуют по реке лодки, проходят небольшие пароходики, накрывая водную гладь шалью чёрного дыма. Их басовитые гудки доносятся до лежащих в госпитале раненых и больных, напоминая, что за окнами продолжается жизнь.

В одно солнечное утро на берегу около больницы появился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. В руках у него было ржавое ведёрко и удочка. Он закидывал леску в воду и скучающе смотрел на самодельный поплавок. Когда рыбёшка клевала, он выкидывал её на песок, неторопливо снимал с крючка, но смотрел не на добычу и не в ведёрко, а поверх, на здание больницы. Чем-то она привлекала его внимание — опытный глаз сразу бы это заметил. На одном месте он долго не задерживался, переходил на другое и, снова насадив червяка, закидывал леску в воду. Видно, рыба ловилась плохо, и он искал хороший клёв.

Это был Киря Баев, которого командир отряда послал разведать, охраняется ли больница, можно ли проникнуть внутрь и переговорить с больничной сестрой Трунтовой, домашний адрес которой был неизвестен. Партизаны хотели через сестру освободить большевика Степана Топтыгина, находящегося в больнице после истязания на допросе. Надо было выбрать место на берегу, где можно незаметно причалить лодку.

У входа в больницу стоял белогвардеец с винтовкой. Кире хорошо видна его длинная фигура, переступающая с ноги на ногу. Больше охраны нигде не было. Смена часового произведена в восемь утра, следующая — через четыре часа. Место для причала лодки тоже выбрано — у берегового обвала, за которым её не увидят ни с реки, ни со стороны города. Теперь можно попробовать пройти в больницу.

Киря убирает удочки, снаряжение и приближается к входу в больницу. Его останавливает длинный усатый солдат в английской шинели, с японской винтовкой за плечами.

— Куда прёшь? Посторонним сюда нельзя! — прикрикивает он, не трогаясь с места.

Киря останавливается и дрожащим голосом произносит:

— Я, дяденька, не посторонний. Я заболел…

— Тем более проваливай отсюда! — сердито дёргает усами солдат. — Здесь не приёмный покой, а военный госпиталь. Ясно, дурья твоя башка?

— Ясно, дяденька, — понимающе кивает головой Киря и неожиданно упрямо заявляет: — А гнать меня не смеешь, слышишь?.. Потому я не посторонний, а свой.

— Это как так — свой? — удивлённо вскидывает глаза на бойкого мальчишку белогвардеец.

— А вот как! — смело режет Киря. — Сестра моя здесь работает. Трунтову знаешь? Не знаешь. Эх, ты! Начальника милиции капитана Ипатова знаешь? Нет. Эх, ты! Нам роднёй доводится. И все доктора к нам ходят, и господа офицеры тоже. Вот! Они меня сюда и послали. Сказали: если часовой не будет пускать, скажешь, что мы тебя отрядили. Ой! — Киря схватился за грудь. — Снова схватило…

— Ишь ты! — всё более удивляется солдат. Парнишка своей смелостью ему явно нравится, и он уже беззлобно, с любопытством спрашивает: — А что у тебя болит?

— В груди дыхания нет и булькает что-то. Сказывают, не то третий беркулёз, не то пророк сердца.

Белогвардеец захохотал.

— Ой, не могу! Ой, уморил! — заливался он басовито и заразительно, со всхлипом. — Пророк, говоришь? Ха-ха-ха! Булькает? Ха-ха! Беркулёз!..

Киря спокойно выжидал, когда белогвардеец вдоволь нахохочется, и думал: «Ага, проняло! Теперь пропустишь, пропустишь!»

Наконец солдат успокоился, а Киря обиженно поджал губы и проговорил:

— Хорошо вам, дяденька, смеяться, когда вы вон как бык здоровый, а мне-то каково? Ещё тошнее стало.

— «Тошнее, тошнее», — добродушно заговорил белогвардеец. — Знаю, что любая болезнь не в радость. Я ведь, брат, раньше по медицинской части служил. Санитаром. Всякие болезни видел… — И он перешёл на наставительный тон: — Сам виноват. Чем по больницам бегать, давно бы уже вылечился. Если у тебя порок сердца, а не пророк, как ты говоришь, так и пил бы настойку стародубки. Корешки валерьянки тоже хорошо помогают. А если что другое, то опять же всякие травки и корешки от этого есть. А учёные микстуры — это тьфу, шарлатанство!

Киря в знак согласия кивал головой, а когда солдат кончил, спросил:

— А мне и надо знать, что у меня в груди. Капитан Ипатов тоже, как вы, говорит: «Сходи к доктору, узнай, какая болезнь, потом травками и корешками вылечишься, а лекарства сейчас не достанешь, и не в пользу оно».

— Верно говорит капитан. Видать, человек понимающий.

— Так я пойду, дяденька, узнаю у доктора. А потом, может, вы мне скажете что пить? — вопросительно уставился на солдата Киря.

— Ну что ж, иди, раз такое дело, — разрешил белогвардеец. — А посоветовать я могу. Я в этом деле мастак. У меня ещё мать-покойница всю деревню травами лечила и мне по наследству передала.

Киря не торопясь поднялся на крыльцо и скрылся за дверью. Здесь ему повезло. Он быстро разыскал больничную сестру Трунтову. Она переставляла со стола в шкаф какие-то баночки, склянки и в комнате была одна.

Киря торопливо рассказал, зачем послал его Игнат Владимирович Громов.

Внимательно выслушав, сестра полушёпотом сообщила:

— Степан лежит один, в угловой комнате. Окно выходит во двор. Его можно выкрасть.