поцарапанные туристские ботинки.

Рядом с ним, покусывая веточку, лежал на боку, подперев голову рукой, светловолосый юноша — волосы перетянуты повязкой из замши, куртка — простейшая прямоугольная накидка с отверстием для головы, штаны-клёши со шнуровкой и короткие мягкие сапоги-мокасины, явные самоделки.

Четверо других парней и пятеро девушек, лежавших вокруг, были одеты не менее странно — и мало на ком оставались хоть какие-то части одежды некустарного производства. Почти всё было грубовато, но надёжно и умело сделано из кожи с одной-единственной целью: прикрыть и защитить тело. Одежда девушек была, правда, изящней и даже украшена — примерно так, как украшается обрядовая и праздничная одежда. От кое-чего могло и в дрожь бросить.

Чехол для обреза охотничьего ружья у красивого рыжего парня был сделан из чёрной блестящей кожи, принадлежность которой при ближайшем рассмотрении становилась совершенно ясной: это была кожа джаго. У другого парня — даже скорей мальчика на этот раз — в швы шнурованных штанов у пояса были вделаны два лохматых чёрных скальпа. Тоненькая девушка, сидевшая в развилке дерева со снайперской винтовкой, перекинула через плечо ремень этой винтовки — сделанный явно из обработанных кишок, и наверняка не животных. Держатель для гранат на поясе юноши с ручным пулемётом были ничем иным, как высушенной лапой джаго со скрюченными пальцами.

Если бы кто-то дал себе труд приглядеться к лицам юношей и девушек, то он обнаружил бы кроме самой обычной чисто земной красоты — выражение некоторой звероватости, нередко появляющееся у людей от долгой жизни бок о бок с опасностью, от которой нельзя уйти и с которой сживаешься. Почти так же можно было заметить плавную грацию в каждом движении — все они неосознанно двигались так, чтобы не производить шума и не тратить лишней энергии…

…В начале боёв за планету и эвакуации группа пионеров — в основном старших — находилась на лесозаготовках. Вернувшись, они обнаружили смерть.

Несколько пионеров ушли искать своих. Об их судьбе оставшиеся ничего не знали. Большинство, движимые местью и гневом, начали открытую войну против врага. Борьба была неравной и заранее решённой — нанеся врагу большие потери, все они погибли в первую же неделю боёв.

Но пять человек ушли дальше в лес, чтобы начать другую войну — войну партизанскую.

Те времена хорошо помнил разве что Сашка Унтеров — это его старший брат Толька командовал той группой. И из тех ребят давно никого не осталось.

Лежавшие над дорогой были их воспитанниками — мальчишками и девчонками, которых ещё совсем малышами юные партизаны подобрали тут и там среди разрушенных поселений, подбитых кораблей и просто на дорогах. Старшие погибли и оставили младшим эту войну — звериную войну, которая шла уже восьмой год, которую не вёл, наверное, больше никто в Галактике.

Они позабыли (а некоторые — и не помнили!) всё то, что составляло жизнь человека космической эры. Они научились есть сырое мясо и спать на снегу. Они научились добывать огонь при помощи ножа и куска кремня. Они научились часами сидеть в засадах — распластавшись на ветке дерева, лёжа в комарином болоте, жарясь на камнях под светом Одиночки или промокая под холодным осенним дождём. они научились голодать неделями и не пить по нескольку суток. Они научились метко и быстро стрелять и бить ножом. Они научились различать следы, как буквы в книге — следы на снегу, на земле, просто на траве и даже в воздухе. Они научились бесшумно двигаться по морозному снегу и жухлой листве.

Они научились…

Они научились…

Они научились…

Кто научился — жил.

Кто не смогу или не успел научиться — умер.

Когда-то их — младших — было двадцать. Зимой семь лет назад — ещё когда были живы многие старшие ребята — погибли от голода и холода мальчик и две девочки. Потом попал в плен и был казнён после долгих пыток ещё один мальчишка — тогда они уже воевали сами, а из старших не было уже никого, это было четыре года назад… Ещё двое парней и трое девчонок были убиты в схватках и стычках в разное время за последние три года. Но последние восемь месяцев никто не погибал. Хотя их по-прежнему искали, гнали и травили безо всякой пощады — потому что не понимали, боялись и ненавидели — а они отбивались и огрызались, как загнанные волки. И никому не приходило в голову "залечь на дно" и оставить джаго в покое, чтобы и самим его обрести.

Во всём этом была одна опасность. Кое-кому — особенно младшим, англосаксу Дику, германцу Олмеру и Машке — казалось, что такая жизнь идёт везде и была всегда, что она никогда не кончится и нет ничего, кроме лесов вокруг. Цивилизация к ним приходила в виде боевых машин врага, а войне Земли — где-то там, далеко-далеко — не было и не могло быть никаких вестей. Все они родились когда-то в благоустроенных домах, где были компьютеры, машины, тепло и свет, но иногда даже старшие ловили себя на мысли, что даже во сне не видят прежней жизни, лиц родных, не может восстановить прежнюю жизнь, как невозможно собрать правильно мозаику, половина кусочков которой потеряна навсегда… Мир был войной, жизнь — погоней и бегством, где весь смысл в убийстве врага, добыче пищи и дружбе.

Может быть, именно поэтому Сашка так тщательно сохранял пионерскую иерархию (которая по большому счёту ничего никому из них не говорила тоже) и вёл долгие, подробные разговоры о прежней жизни (которую и сам уже не очень помнил!) Забывать было нельзя, потому что необходимо было оставаться людьми, хотя бы на донышке души, хотя бы краешком мозга…

2

— Полевая кухня, — Горька Белкин ещё раз прожевал травинку из одного угла рта в другой. — Пахнет довольно вкусно.

— Особенно если учесть, что мы третьи сутки не жравши, — подала голос со своего "насеста" Бранка Сомова.

Сашка опустил бинокль. Его лицо отражало явственную внутреннюю борьбу. Заметив это, Горька подлил масла в огонь:

— Даже если бы это была машина с рейками, всё равно игра стоит свеч. Там трое ублюдков.

— Да, и один из них — офицер спецназа, — сказал Сашка задумчиво. — Что может делать офицер спецназа у полевой кухни?

— Добирается в часть, — предположил Горька. Остальных такие вопросы не волновали. Кто-то сдержанно зарычал, лицо у всех стали окончательно зверскими. Зимой, в лютые холода, именно спецназ джаго заставил их покинуть надёжное убежище на болоте в двухстах километрах к юго-востоку отсюда и уходить по лесам в тридцатиградусный мороз. И именно с того бегства многие из них ещё не залечили толком ожоги обморожений.

— Я сниму его первым выстрелом, — вызвалась Бранка. — Тут всего-то метров