Котенко Олег РЫЦАРИ КРИТИКАНСКОГО ОРДЕНА

Смотрел я как-то на своего знакомого московского критика Х., славного своими незапоминаемыми предисловиями и думал: «Вот ведь живет человек, как какая-нибудь гаттерия — континенты распались, динозавры вымерли, Аттила покорил Рим, народы переселялись, классицизм боролся с романтизмом, исторический апрельский пленум прошел — а ему все по барабану; глядит выпуклыми блестящими глазами и лепечет чего-то, и кропает чего-то — всегда одно и то же»; сколько бы он ни прочел — ничего не поймет и ничему не научится.

Александр Лурье, статья «Прогулки по Карфагену».

Итак, с чего же нам начать. Наверное, с объяснения, для кого и для чего пишется всё это. Дело в том, что все неймётся отдельным личностям с излишне критичным взглядом на мир или же просто личностям завистливым (???) и выливается этот их зуд бурными потоками на головы общественности. И особенно любят такие критики фантастику. Правда, не читать, а всё больше разбирать по косточкам да самым тщательным образом потом эти косточки перемывать. Вот как. И с чего бы это? Кому-то она жить мешает, фантастика эта? Или кто-то так заботится о её судьбе, что просто не может удержаться от критиканского высказывания? Надо учиться, господа: И вот — статья А. Лурье, в очередной раз: Впрочем, не будем говорить наперёд. Первую часть статьи оставлю без комментариев. Комментировать там нечего, потому как ничего в ней не содержиться, кроме взгляда автора на действительность. Но я заметил за ним одну нехорошую привычку: «Русские любят», «Русские думают»: Интересно, кто дал Лурье полномочия «думать» и «любить» за весь русский народ? Это ли не странно? А вот дальнейший текст оставить без внимания нельзя. Закроем глаза на намёки о профнепригодности «фэнской литературы». Это просто говорит о не слишком высоком воспитании господина Лурье. Или о повышенном проценте туповатого злорадства в характере. Идём дальше. В очередной раз попал под раздачу фантаст Владимир ВАСИЛЬЕВ. Цитату в студию! Есть два случая, когда автор не заметен — или когда все очень хорошо и он растворился в своем произведении и когда все ужасно и произведение растворилось в нем. Так, например, происходит с творчеством В. Васильева. Когда-то я, по молодости лет, считал, что трудно быть бездарнее Головачева. Ан, оказалось, есть еще скрытые резервы — навалом. На пороховницу, правда, при всех объемах выработки не хватит, горючего материала не достаточно даже для спички. В тоннах словесной руды нет ни грамма — ни радия, ни золота ничего. Абсолютный вакуум, — идей, сюжета, характеров — структурированный в некотором, впрочем, не слишком настойчивом, соответствии русской грамматике. При этом Васильев честно пытается воспеть своих коллег-фэнов, людей без страха и упрека, любителей выпить пивка. Но вместо галереи образов получается галерея практически неразличимых штампов в стиле монументального комсомольского искусства, а герои — те же совки, только идеализированные. Благодаря цветастой обложке и звучному названию удается не спутать это творчество с телефонным справочником или расписанием поездов. Последние, правда, содержат информацию. В. Васильев не грешит и этим. И ведь это, с позволения (с чьего только?) сказать, «крепкий середняк» среди орды пишущих в пересчете на погонные километры. Что ж, фэны-издатели с легкостью доказали, что из любого писучего графомана из тусовки можно вылепить «письменника» — конфетка хоть и не получится, но публика-дура схавает и еще попросит. Расчет психологически точен: и хавает, и добавку клянчит. Такая литература, видимо, соответствует «мыльно-оперному» новому мышлению части читателей и точно укладывается в нишу их менталитета. Что ж, если такое укладывается, значит, крыша поехала всерьез. Замечу лишь, что за подобное производство макулатуры в особо крупных размерах я лично судил бы как за преступление против экологии: графомана — за хулиганство, издателя — за пособничество. Интересно, что если бы хлеб (а поточное производство В. Васильева напоминает именно этот технологический процесс) выпекался бы такого же качества, то клиенты бы или передохли от авитаминоза, или давным-давно прикрыли бы лавочку — см. выше о русском долготерпении. Но довольно создавать рекламу заурядной серятине.

Первое правило, которое нарушил Лурье: не выдавать собственное мнение за аксиому. И не путать его с мнением других. Да и вообще: Надо сказать, что подобное оскорбление, а иначе сказать и нельзя, продуктов интеллектуальной деятельности — прямое оскорбление — равно плевку в душу человеку, рождавшему этот продукт. Знаете, г-н Лурье, этот мир напоминает зеркало: что в него бросишь, то обратно и вернется. Продолжайте оскорблять людей, называть их бездарями и прочее, продолжайте. Дальше. Вводит в транс реплика насчет вылепления «письменника» из любого «писучего графомана». Неужели вы думаете, что это издатели бегают за авторами и выпрашивают у них рукописи? Если да — вам следует немного подлечиться. Или я неправильно понял? Сейчас только сам человек может вылепить из себя что-то. И, наконец, бесконечные фразы типа «публика схавает ещё и добавки попросит». И вам не стыдно говорить это? Вы что, принимаете читательское обществе за сборище дегенератов? Странный вы человек, честное слово. Следом за поношением Васильева идёт нечто подобное, только уже о Е. Хаецкой. Ну, это уже: Елена Хаецкая, превосходный автор, и так получает, извиняюсь, по мозгам. Кто-то сейчас конечно же скажет, что я опять сгущаю краски. Но посудите сами. «Но и тут интеллекта хватает на производство тусовочной литературы улучшенной планировки» — это, по-вашему, нормально? Это нормально, когда один человек берется судить о интеллектуальных возможностях другого? Это вообще не позволительно с точки зрения морали. Правда, мораль у каждого своя: Дальше, до конца «ругательной части» идет такое же поношение, абсолютно ничем не отличающееся от первых двух «абзацев». Опять зацепили Лукьяненко: И кому он мешает? Или не хватает смелости признать, что пишет хорошо и что талант в наличии имеется? Наверное, не хватает. И опять же — удивительная способность Лурье оценивать черты души и характера людей: «Итак, Лукьяненко не любит никого кроме себя и своей призрачной власти над потертыми картонными фигурками. Более всего он боится, что эту власть у него могут отобрать или, что она ему просто привиделась». Давайте не будем, хорошо? Давайте оставим право говорить, чего он боится и кого любит ему самому и близким людям. Это, по крайней мере, будет культурно. Но самое обидное не это. Вот, что самое обидное: «К нему (к