кивает и уходит. Каблучками не цокает, потому что не носит их. Сейчас на неё громоздкие резиновые сапоги с уточками.

Я читаю, дерево с любопытством склоняет надо мной ветви. Буквы сливаются друг с другом, я отчаянно пытаюсь вникнуть в смысл слов, но понимаю только половину. Но её вполне достаточно.

— Хорошая книга, — говорю я ему где-то на середине, — Мне это всё так знакомо. Только я бы дверь не пропустила. А ты бы пропустил?

Дерево согласно шелестит своими листьями. Парочка остается на моих плечах. Я с удивлением обнаруживаю, что уже начинают сгущаться сумерки. Всё тело затекло, особенно филейная часть. Начинало клонить в сон.

— Я тебя с утра тут вижу. Ты всё время здесь сидишь или с перерывами?

Это владелец магазина. Ненамного старше меня. Жакет, хвостик, усталый вид и папка наперевес.

— Всё время. И я не с утра сижу, — отвечаю я.

— Для меня это утро, — хмыкает парень.

— Для тебя и 12 ночи утро. Для тебя вообще любой час — утро.

— Верно. Ты очень проницательная.

Он внимательно посмотрел мне в глаза. В его глазах отражалось северное сияние. Откуда оно может быть здесь?

— Ты не с Северного Полюса пришел к нам? — спрашиваю я.

— Ага. Пингвином приплыл.

— Пингвин бы не переплыл.

— А я кита оседлал.

Он выпрямился.

— В магазин много дисков новых поступило. Зайдёшь? Ты любишь такое, — неуверенно начал он.

— Не хочу.

— Отказываешься? — вкрадчиво переспросил он, — Может, это не ты, а злой двойник, похитивший Клэр и сунувший её в подвал?

— Ты меня раскусил.

— Вот как? Тогда я пошёл спасать её.

Он махнул мне рукой на прощание и ушел. Его ботинки оставляли грязный след. Пока мы разговаривали, сумерки сгустились ещё больше, окутав город, словно большая черная кошка. Остались только поздние посетители, как правило тихие, обособленно сидящие. Внутри гремели тарелки и сновали подростки со швабрами. Кафе спешило закрываться.

Я повернулась на запад. И не увидела ничего, только темный силуэт заброшенного дома, зловеще вырисовывающегося на фоне пустыря.

Он не страшный, догадалась я. Просто очень-очень старый. И хранит много-много воспоминаний. Они накладываются друг на друга, переплетаются, как узор. Я встаю и иду к нему, словно манимая мелодией флейты, словно он — Крысолов, а я жалкий грызун.

Пустырь скалится осколками и гвоздями, усмехается ямами и арматурой, вдали к небу тянется струйка дыма и пахнет чем-то горелым. Трава мокрая, и лучше выбирать, куда вступать — могут поджидать сюрпризы вроде гвоздей, стекла или ям. Я подхожу к заброшенному дому, и он сквозит многолетним холодом. Внутри рыжий кирпич, балки, окурки, зелень бутылок и холмы мусора. Каждый, кто тут побывал, хочет оставить свой след. Чем больше и заметней, тем лучше. Следы перебивали друг друга, кричали, подразумевая пустоту или что-то большее. И попробуй выуди что-то стоящее из всей этой кутерьмы. Я не любила такие места — в них проще всего наткнуться на кошмары.

Она как комар или что-то вроде этого. Вгрызается в меня, а чтобы я не вырывался, впрыскивает наркотик. Но ей и впрыскивать ничего не надо — я бы и так отдал ей всю свою кровь. Но не чужую. Отравится ещё.

На закате море обычно превращается в малиновый сок. Было бы здорово нырнуть в него и пить, пить, пить, пока живот не лопнет, как у быка из сказки. Жаль только, что у нас нет моря. А с лужами это не прокатит. Разве можно сравнивать лужи с морем?

Стихи? О, деточка, я знаю все стихи, которые есть, и кое-какие стихи из тех, которые могли бы быть!

Понимаешь ли, когда ты с человеком видишь один и тот же сон, то это означает, что вы с ним необычайно близки. А если вы всегда видите одни и те же сны?

Они не умолкали. Голоса девушек и юношей. Как правило, молодые. Звонкие, восторженные, громкие. Болтуны.

Я поднимаюсь на второй этаж. Лестница грозилась рухнуть. Грозилась, грозилась, но не рухнула. И не рухнет. Так всегда в подобных местах. Что-то невидимое держит детальки, готовые рассыпаться в пыль.

Второй этаж пустыннее первого. С дырявой крышей, через которую видно полсатое небо и гнездящихся птиц. Птицы это место любят, а вот крысы нет. На первом этаже граффити, а тут просто надписи. И несколько рисунков. Моё внимание привлекла дверь. Нарисованная, деревянная. Я приложила к ней ухо. Повеяло сквозняком. Я отняла ухо и легла на пол. Тут не было мусора. Даже окурков не было. Из пустых окон дует ветер, врываются стаи листьев.

На этот раз были кошмары. Вереница кошмаров, ровно сто лет — я отрывала листы календаря. Сто лет и рекурсия неуловимых дней. И черное озеро, похожее на нефть. И разбитый циферблат часов. И катакомбы, ведущие в бесконечную неизвестность. Никто не мог составить их точную карту, потому что никто не мог пройти их полностью. Из них вообще мало кто возвращался. И то — не совсем. Если заглянуть в глаза вернувшихся, то модно увидеть эти темные извилины тоннелей и слизистые стены. Серые-серые катакомбы, темные и непонятно какого времени. О них мало кто знает, это и к лучшему — как можно жить, зная, что под вашими ногами гудит полая тьма, полная всякой гадости?

Я исходила эти грязные тоннели, в мою кожу впиталась грязь, в легкие забилась гниль теплого воздуха, а барабанную перепонку больше не тревожил звук. Да и что это — слышать? Обрывочно помнила, что это такое, но не представляла, как это работает. Я забыла и о свете, и о ветре, и о свежем воздухе, даже о поверхности. И мне казалось, что так было всегда — виляющие коридоры, наполненные ощущением присутствия чего-то неуловимого. Кого-то неуловимого. И я сходила с ума от страха, покрываясь холодным липким потом, загибалась от боли в животе, меня рвало, кружило, мутило. А потом я подумала — вдруг это я? Тогда я, получается, боюсь самой себя?

Весь мир коллапсировал до размеров этих катакомб. Микроскопическая бесконечность и полнейшая непроницаемость. Я забыла, что есть другие. Забыла лица знакомых, потом вообще забыла, как выглядит человек. И тогда мне стало по-настоящему страшно. Я наедине с бесконечностью, лицом к лицу, я наедине с тьмой и катакомбами, и некому меня вытащить. Я даже не помню, как я выгляжу. А есть ли у меня вообще облик?

Страх стал частью меня. Я стала страхом. Не рвалась наружу — некуда. Меня не пугало одиночество — не с чем сравнивать. Я сливалась со слизистыми стенами, потоками нечистот и гнилым потолком. И растворялась, растворялась…

Когда я проснулась, то удивилась, что не состарилась. А потом долгое время вспоминала, кто я, что это за место и зачем я здесь. Ущипнула себя, чтобы убедиться,