королевствах Кастильском и Арагонском). Иллюстрация № 3">

День первый

Дневник Колумба

Пятница, 5 октября. Плыли своим путем. Шли 11 миль в час, за день и ночь проделали 57 лиг, потому что ночью ветер немного ослаб. Насчитали людям 45 лиг. Море спокойное и тихое. Адмирал говорит: «Господу надо воздать великую хвалу». Травы нет никакой, много птиц… Летающие рыбы во множестве проносились над кораблем.

Шел шестьдесят четвертый день великого плавания. Оно началось 3 августа 1492 года, когда «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» — три корабля адмирала моря-океана Христофора Колумба — вышли из андалузской гавани Палос.

На трех кораблях шли на запад девяносто человек. Девяносто аргонавтов, ведомых великим генуэзцем к берегам Дальней Азии.

Семь лет Колумб отчаянно боролся за свой проект, убеждая королеву Изабеллу Кастильскую и короля Фердинанда Арагонского, что Индии — сказочно богатые страны азиатского Востока — достижимы, если плыть к ним прямо на запад.

Ценой мук и страданий он выиграл чернильную битву, прорвался через рогатки и барьеры королевских канцелярий, получил право на снаряжение трехкорабельной флотилии и титул адмирала моря-океана.

Ему удалось в ничтожно короткий срок эту флотилию снарядить, родиной ее стал приморский городок Палос. В Палосе находилось много опытных моряков; им суждено было стать соратниками Колумба. Соратниками и соперниками… Палосский морской волк Мартин Алонсо Пинсон, оказавший адмиралу важные услуги в пору снаряжения кораблей и назначенный капитаном «Пинты», был соперником номер один. Он желал пожать плоды грядущих открытий. Земляки Мартина Алонсо Пинсона — а их немало было во флотилии Колумба — не доверяли безвестному командиру-генуэзцу. Им казалось, что он одержим гибельным желанием завести корабли на край света, туда, откуда нет и не может был возврата. Зная это, адмирал скрывал от них истинные дистанции пройденного пути. Поэтому и внесена была в его дневник двойная запись о расстоянии, преодоленном в день 5 октября.

Впрочем, помимо уроженцев Палоса во флотилии было довольно много северян — галисийцев и басков. Они недолюбливали южан и вдобавок столь же недоверчиво, как и андалузцы, относились к командиру флотилии.

А на флагманском корабле «Санта-Мария» следовали в неведомые земли особы, над которыми не имел власти адмирал моря-океана. Королева Изабелла и король Фердинанд приставили к нему своих контролеров и соглядатаев. Контролером был знатный кавалер Родриго де Сеговия, негласными осведомителями королевской четы — постельничий короля Перо Гутьерес и нотариус Родриго де Эсковеда.

«Травы никакой», то есть водорослей в этой части океана не было. Корабли уже миновали Саргассово море с его огромными скоплениями «морских трав».

До Гуанахани оставалась 221 лига — по современному счету около 1200 километров.

Был день полнолуния. Наступало дурное время. Десять дней и еще четыре дня духи тьмы будут терзать луну, откусывая от нее ломтик за ломтиком, пока от бедняжки не останется худенькая долька. И пока не войдет луна в рост, юкку сажать нельзя. Младенцы несмышленые и те это отлично знают. А между тем род старого Гуакана палец о палец не ударил, чтобы взрыхлить свой кануко-отвод в Бухте Четырех Ветров. Дел же у них там было на полдня, не больше. Долго ли, закалив на тихом огне самые обыкновенные палки — у каждого их ведь вдоволь, — продавить в земле ямки и сунуть в них черенки этой самой юкки.

И вот касику Гуабине, великому вождю острова Гуанахани, приходится созывать всех нитайно-старейшин, чтобы на высоком совете разбранить сыновей и внуков старого Гуакана.

Гуабина вынес из дому скамейку-духо — священную скамейку с вогнутым сиденьем и толстыми ножками.

На батее — площади собраний — мужи совета ждали выхода вождя. Ничем не покрыты были их тела цвета бронзы, головы у всех расчесаны на прямой пробор. Явились и Гуакановы родичи. Они сидели слева, у края батея, и пугливо оглядывались по сторонам.

Солнце только что ушло в море. Темнело очень быстро, и Гуабина приказал разжечь костер.

Как обычно, вызывал дух огня старший сын старшей сестры Гуабины. Между двумя тесно связанными щепками он вставил толстую спицу из гуасамы, дерева, которое таит в себе жаркую силу. Шшшить… спица, зажатая в тиски, завертелась с быстротой вихря, мгновение — и на клочок сухого моха упали жгучие искры.

Старший сын старшей сестры станет касиком, когда Гуабина уйдет в Страну Вечных Теней, в страну Коаиваи. Таков обычай. А жаль! Вот было бы славно, если бы священное духо перешло к сыну младшего брата Гуабины. Ягуа — так зовут этого юношу. Да, коли не этот обычай, быть бы ему вождем. И вождем достойным… Касик подавил тяжелый вздох и произнес вступительное слово.

Совет начался. Сколько таких советов было на веку у Гуабины! У всех старейшин не хватило бы пальцев, чтобы их сосчитать. Прежде Гуабина охотно выходил на батей. Что и говорить, отрадно, когда твое слово ловят люди, которые тебе годятся в отцы, приятно сознавать, что в твоих руках судьбы племени. Ты сказал, и слово твое гасит страсти, и твоя воля становится законом.

Так повторялось не раз и не два. Шли годы, седела голова, мудрее становился Гуабина. Все проходит… Что было, то и будет делаться, люди рождаются и уходят в страну Коаиваи; сменится два-три поколения, и забудут потомки твое имя…

Ветер раздул пламя костра, и на батее взметнулись черные тени. Старый Гуакан, опираясь на кривой сук, вышел вперед, и огненные языки высветили его лицо, сморщенное, как перезрелый плод. Глаза слезились, седые спутанные волосы падали на лоб.

Гуабина ругал старого Гуакана, а тот покорно кивал нечесаной головой.

— Да, правда, мы замешкались, но наш род вскопал почти все; осталось рядка два, не больше. Завтра поутру мы выйдем на кануко.

Легкий смешок вырвался из беззубого рта…

— Не гневайся, Гуабина, сегодня ночью мы принесем жертвы Мабуйе — духу зла, и, хоть завтра луна пойдет на убыль, он пощадит нашу юкку, даже если мы ее посадим не в срок.

Гуабина украдкой взглянул на великого жреца Гуаяру, тощего мужа, который сидел рядом со старым